стать только такой человек, который осознал и

воспринял достаточно глубоко трагизм мира; для

которого страдание мира настолько значительно,

что он готов о себе позабыть совершенно для того,

чтобы помнить о мире, находящемся в страдании, в

оторванности от Бога, в борении; и для того, чтобы

помнить о Самом Боге, распятом по любви к миру. И

поэтому уход в монашество далеко не означает

бегства из мира. Мне вспоминается послушник

Валаамского монастыря, о котором рассказывал мой

духовник. Он пятьдесят лет пробыл в монастыре, но

так и не согласился на постриг. Он прошел целую

жизнь подвига, но считал себя неготовым к

монашеству. Мой духовный отец, тогда еще мирянин,

искавший свой путь, спросил его: “Что же такое

монашество, кто такой монах, что ты не можешь

стать им, хотя ведешь монастырскую жизнь?” И тот

ответил: “Монах- это человек, который всем

сердцем скорбит и плачет над горем мира, и к этому

я еще не пришел” [5].

Как видите, и в монашестве, и в браке

корень всего- в любви, притом личной, живой,

конкретной любви к миру, в котором мы живем, в

сознании его трагичности, а вместе с тем (и это

сказывается, может быть, более ярко, более зримо в

браке)- в радости о том, что в этом

трагическом мире есть любовь, есть единство, есть

дружба, есть такие человеческие отношения,

которые делают его не адом, а возможным раем.

И здесь большую роль и в монашестве, и в

браке играет надежда, понятая не просто как

мечта, но как акт ликующей веры, уверенности.

Священное Писание нам говорит, что надежда-

это уже предвкушение будущего, как вера- уже

уверенность в невидимом. Надежда- не мечта о

том, что, может быть, в будущем станет лучше.

Исходя из опыта сегодняшнего (несмотря на его

мрачность и, порой, ужас), видя, что среди этого

дня, полного жути, сияет свет, горит любовь, что

свет во тьме действительно светит и тьма никакой

силой его не может победить,- мы, благодаря

надежде, преисполняемся уверенностью, что в