Наконец, с трудом я нащупал где-то в глубине своей торбочки фонарь.

- А у него вполне добродушная физиономия! И рога как-то странно обвисли! О да их здесь несколько!

- Никакие это не бесы! Это мулы. Кыш-кыш, освободите дорогу!

Мулы неохотно забираются на склон, чтобы пропустить нас. Но вот мы с дьяконом выскакиваем, наконец, из-под нависших над тропой ветвей. Здесь уже значительно светлее. Хорошо видны огоньки разбросанных по склонам келий. Вот и луна появилась над скалами. Она тотчас выбелила темные дорожки между каменными оградами участков. Там, среди густой листвы олив и фруктовых деревьев, белеют во тьме кельи с крестами на домовых церквах. Стучим в одну калитку, в другую Тишина! Не слышат? А может быть, уже спят?! Где-то по соседству хлопнула дверь, послышались шаги. Какой-то монах с тазиком идет по веранде, чтобы выплеснуть воду в сад.

- Мы паломники из Москвы. Нельзя ли у вас переночевать? - кричим мы по-английски.

- У нас нельзя. Идите к дикеосу.

- А где его искать?

- В архондарике возле Кириакона.

О! Как музыкально звучит сейчас это слово: архондарик! На него мы и надеяться не могли. Слава Богу, Кириакон отсюда виден хорошо. Он возвышается над скитом. А еще выше - белеет в лунном свете мраморная колокольня. Рядом с Кириаконом - низкое длинное строение. В окнах горит тусклый свет керосиновой лампы. Может быть, это и есть архондарик? Дверь нам открывает интеллигентного вида монах лет пятидесяти, в черной вязаной шапочке. Он великолепно говорит по-английски и подтверждает, что мы, действительно, в архондарике. В трапезной - несколько больших деревянных столов. Между окон пристроилась газовая плита с баллоном. Приветливый монах, узнав, что нас четверо, тут же начинает чистить картошку, поставив на огонь кастрюлю, наполовину заполненную постным маслом. Я тоже беру нож и начинаю ему помогать. Грек пытается отнять его у меня на том основании, что у них якобы не принято обременять гостей.

- А у нас, - говорю, - очень даже принято! - и нож не отдаю.

Пока отец дьякон с фонариком ходил встречать Антона и Павла, мы быстро покончили с чисткой картофеля и порезали его крупными ломтиками. Хозяин сложил их в металлическую сетку и погрузил в горячее масло. К приходу братии на столе дымилось блюдо с горячей картошкой. А картошка на Афоне, надо сказать, - деликатес, почти как у нас - бананы. Здесь она практически не растет, и привозят ее из Голландии в ящиках из-под фруктов. Каждая картофелина, словно персик, завернута в белую хрустящую бумагу. Все они - одинаковой вытянутой формы, с гладкой чистой кожицей красноватого цвета. Обычное же питание здешних монахов - бобы и фасоль с маслинами и хлебом. В воскресные дни, даже Великим постом, в утешение братьям подают головоногих моллюсков. Кальмары - это не мясо и не рыба. Местный устав позволяет их вкушать труда ради бденного. Но самый постный изыск, конечно, - молодой осьминог. Прежде чем его приготовить, беднягу долго, ухватив за щупальца, колотят о камни. Пока из него не выйдут все чернила.

Путешествуя по афонским скитам и монастырям, из научного любопытства (да простят меня Господь и боголюбивый читатель!) я не раз обращал внимание на то, какую пищу и какие порции едят монахи. Порции оказались довольно большими и вполне достаточными, чтобы насытить крупного человека. Но вот что я заметил украдкой: не все едят свою порцию целиком. Одни отделяют себе половину, а другие и того меньше. Некоторые вообще за весь обед не притронутся к тарелке, а лишь хлеба с маслинами поедят да воды из кувшина выпьют. Никого это не смущает, т. к. друг к другу в тарелку братья не заглядывают. Едят, опустив глаза, и слушают чтеца, который с особой кафедры или балкончика читает житие или поучения святых отцов. На воскресной и праздничной трапезе на стол выставляют небольшие графинчики с белым и красным домашним вином. Его тоже, как я заметил, пьют не все. Некоторые разбавляют вино водой, а другие пьют только воду. Чай в греческих монастырях практически не употребляют. После обеда настоятель монастыря с посохом в левой руке становится у открытой двери трапезной. Его правая рука поднята в именословном перстосложении. Братья друг за другом выходят из трапезной, приклонив голову под его благословляющую десницу

Утром, после службы в Кавсокаливии, мы осмотрели главный храм скита - Кириакон, посвященный Святой Троице. Здесь, как и во многих других афонских церквах, нас постоянно поражала великолепная сохранность древних икон, никогда не подвергавшихся какой-либо реставрации. Многие из них датировались X - XII веками, но были и более ранние. Подобные шедевры мы привыкли видеть только в музеях, а здесь имели возможность не только молиться перед ними, но даже к ним прикоснуться. Трудно описать чувство человека, молящегося в храме перед древней святыней. Только тогда начинаешь понимать, что означают слова окно в иной мир. В молитве перед такой иконой можно реально ощутить присутствие иного мира, живую связь с ним. Более того, древние иконы, перед которыми веками возносили молитвы тысячи и тысячи людей, имеют еще одну необыкновенную особенность. Они как бы сами исторгают у тех, кто приближается к ним, молитву, словно вытягивают ее из них какой-то своей силой или, как кремень, высекают ее яркой искрой из наших окаменевших сердец. Монах, который нас принял, накормил и устроил на ночлег, благословил нам войти в алтарь, чтобы мы смогли приложиться к святыням, хранившимся в нем. В алтаре, над престолом, возвышалась необыкновенно тонкой работы резная деревянная сень - киворий. Его поддерживали витые столбики, стоящие на всех четырех углах престола. Великолепного рисунка и пропорций, растительный орнамент кивория тускло мерцал старым благородным золотом в косых лучах солнца, льющихся из узкого оконца. Как драгоценные вставки из красно-коричневой яшмы и темного лазурита играли на золотом фоне подобранные с тончайшим вкусом краски на лепестках резных цветов, вплетенных в орнамент.

Но приближался Великий пост, и нам пора уже было возвращаться в Пантелеимонов монастырь. От Кавсокаливской пристани мы надеялись катером добраться до Дафни. Наш любезный хозяин, взглянув на часы, сказал, что до его прибытия у нас еще есть время выпить по чашечке кофе. Все вернулись в архондарик и были немало удивлены, когда за чашкой кофе узнали, что этот скромный монах, с такой любовью и заботой встретивший нас, чистивший нам картошку и варивший кофе, был дикеосом Кавсокаливии, т. е. самым главным человеком в скиту, его игуменом! От изумления у Антона вырвался невольный вопрос: