Через несколько шагов на нашем пути возникло еще одно препятствие. Схимник устроил на тропе завал из ветвей и сучьев тоже, как оказалось, с целью маскировки. Преодолев и это заграждение, мы повернули за скальный выступ, и перед нашими глазами предстало, наконец, довольно странное сооружение.

В “капитанской рубке”

Поперек расширяющегося каменного карниза, по которому мы пробирались к его келье, возвышалась, преграждая путь, неровная бетонная стена. Своим правым боком она крепко уцепилась за почти вертикальную поверхность скалы. Другая ее сторона нависла над пропастью. В бетонном монолите мы приметили небольшую дверку. К ней-то и вела нас тропинка. За стеной, слева, у самой пропасти, виднелось что-то наподобие застекленной со всех сторон рубки маленького пароходика с солнечной батареей на крыше. Справа вдоль скалы вытянулось за оградой узкое и длинное бетонное сооружение с окнами из металлопластика по всей длине. Этот белоснежный ряд окон на неказистой стене, обращенной в сторону моря, очень напоминал крытую палубу прогулочного катера. Мы постучались, громко произнося при этом обычную молитву. Вскоре за дверью послышались быстрые шаги и она распахнулась. На пороге, широко улыбаясь, стоял схимник. Кратко переговорив с ним, наш провожатый попрощался и ушел к себе, а мы последовали за схимником внутрь его усадьбы.

Солнце еще не зашло. Лазурное небо над Афоном было совершенно безоблачным. Нагретые за день скалы щедро отдавали тепло, согревая теперь собою вечерний воздух. Он казался густым, как вино, напоенное запахами цветущего тамариска и даже, как нам показалось, герани. На юго-западе море огромными яркими бликами отражало далеко за полдень перевалившее солнце. В его золотых лучах парили над морем в восходящих потоках воздуха блистающие золотом чайки.

Дружелюбно улыбавшийся отшельник, как выяснилось, неплохо говорил по-русски. Несмотря на своеобразный акцент, несколько невнятную скороговорку и по-детски высокий голос, без особого труда можно было понять его речь. Усадьба при келье пустынника была устроена на нешироком уступе скалы высоко над морем и внутри походила на загадочный лабиринт. Не без гордости отшельник показал нам свой крошечный огородик. С помощью цементного раствора он создал у себя за оградой миниатюрные терраски, наполненные землей. Они были похожи на узкие корыта по обеим сторонам дорожки, которая вела от входной двери внутрь усадьбы. На этих террасках росло несколько кустов картофеля и помидоров. Вокруг высоких палок, воткнутых в землю, вились сочные бобовые стебли. Проходя мимо них, дорожка далее превращалась в тоннель между двумя бетонными стенами каких-то построек, перекрытых сверху одной крышей. На одной из стен тоннеля висел старинный русский умывальник, у другой разместились сельскохозяйственные орудия. Сверху свисали пучки засушенных трав и связки кукурузных початков. В двух шагах направо, у самой скалы, на высоте сантиметров 80 от поверхности дорожки, в углублении был устроен открытый очаг. Влево от перекрестка дорожка расширялась. В этой части уместился небольшой стол со скамьей, а над ними - панорама Иерусалима и несколько фотографий схимника с его духовными чадами. Еще левее, за столом, виднелись каменные ступени разветвляющейся наверх лестницы. Одно ее крыло поднималось к двери в стеклянную капитанскую рубку, а другое вело, по-видимому, наружу. Во всяком случае, так нам показалось, потому что сквозь проем над лестницей был виден клочок синего неба. Прямо напротив входа, за перекрестком, дорожка сужалась, превращаясь в узкую щель между скалой и бетонной стенкой. Мы осторожно протиснулись в нее следом за своим проводником. Выскользнув из тоннеля, тропа немного расширилась и, наконец, уперлась в дверь небольшого каменного сарайчика.

- Вот, совсем недавно поставил! - с довольной улыбкой сказал схимник, распахивая перед нами дверцу сарайчика. В полутьме, среди пыли и мусора, словно жемчужина внутри грязной раковины, белел, поблескивая глянцевыми боками, фаянсовый унитаз. Мы застыли в изумлении. Звонко расхохотавшись, по-видимому, удовлетворенный произведенным впечатлением, схимник повел нас обратно.

Мы поднялись за ним наверх, в застекленное со всех сторон квадратное помещение, которое приметили еще из-за ограды. Как оказалось, это и была капитанская рубка, служившая ему рабочим кабинетом и, одновременно, приемной для гостей. Посередине стеклянного куба шириной около 2,5 метров стояли кое-как сколоченный стол и две скамьи. Все остальное пространство, начиная от пола, было завалено старыми газетами, журналами и пачками брошюр, которые отшельник писал против экуменизма и нового календарного стиля.

- А вот в этой книжечке, - весело улыбаясь, он показал нам голубенькую брошюру, - мое собственное толкование Апокалипсиса в применении к современности. Видите, вот тут, на обложке, моя фотография с птичкой на руке. Да-да, птички меня совсем не боятся. Я их кормлю с руки.

Худенький невысокий отшельник с морщинистым личиком снова залился тонким нервным смехом. Затем он резко повернулся и щелкнул выключателем, свисающим с потолка на жестком проводе. Над столом ярко зажглась маленькая галогеновая лампочка, похожая на автомобильную.

- Работает от солнечной батареи. Света вполне достаточно. Даже ночью могу писать, - пояснил он.

Усадив нас на лавку, отшельник достал из-под стола синюю пластмассовую лейку с очень длинным носиком и три небольших, когда-то прозрачных стаканчика. Судя по всему, их никто и никогда не мыл. Благодаря этому стаканчики приобрели подозрительную матовость с грязновато-серым оттенком. Прежде чем разлить воду, схимник заботливо дунул в каждый из них. Вместе с пылью ему в лицо вылетели сухие мушиные крылышки. Затем он вытащил из-под лавки большую картонную коробку с рахат-лукумом:

- Угощайтесь! Лукум, кстати, - моего собственного изготовления. А я пока схожу надену схиму и крест.

Мы знали, конечно, что брезгливость - не лучшее качество, особенно для христианина, но заложенная с детства привычка к чистоте пересилила. Наши мамы чуть ли не с младенчества постоянно учили нас мыть руки и посуду, а потому, воспользовавшись отсутствием схимника, мы хорошенько вымыли стаканчики той водой, которую он в них налил. Остатки вылили под кустики помидоров, помня, как здесь берегут воду.

Пока мы дегустировали самодельный лукум, вернулся хозяин, держа в руке высокий посох с металлическим набалдашником. На отшельнике красовалась экзотического вида схима без куколя. Вся она была вышита ярко-желтыми и пурпурными нитками, которые смотрелись необычайно эффектно на черном фоне материи. Схима от этого казалась очень праздничной и совсем не походила на атрибут сурового облачения аскета. Наше недоумение усиливал кособоко висящий поверх схимы крест, усыпанный разноцветными каменьями. Его рваная позолоченная цепочка, неумело скрученная проволокой, создавала жалкое впечатление остатков былой роскоши. Вид у схимника был, конечно, несколько странный, но, к счастью, ни единой мысли осуждения или неприязни у нас не возникало. Даже наоборот. Его детская непосредственность и доброта вызывали у нас искреннюю симпатию. Отшельник был к нам очень ласков, гостеприимен, и мы решили, что он, возможно, немного юродствует.