- Отче, а давно ли вы подвизаетесь на Афоне? - спросил я отшельника, укладывая мыльницу обратно в сумку.

- С юности мечтал я о монашеской жизни, читал книги о древних аскетах. Пытался им подражать еще мальчишкой. На Афон приехал, когда мне было около двадцати. Вначале жил в одном из афонских монастырей. В схиму меня постригли в Карее, а затем старцы благословили на отшельничество. Тут у меня, кстати, сохранилась фотокарточка, - схимник порылся в бумагах и вытянул большую пожелтевшую фотографию. - Вот, сделана сразу после моего пострига. А на Каруле я уже 40 лет.

- Наверное, много бесовских нападений пришлось вам испытать?

- Еще бы! Они и сейчас нередко заявляются сюда видимым образом. Но все же чаще действуют незаметно: расслабляют тело, борют сном и ленью, возбуждают блудные ощущения, внушают бурю помыслов, отвлекающих от молитвы; воют, кричат, пугают. В общем, борьба здесь, на скалах Карули, идет нешуточная.

- Ну, а как вы отбиваетесь?

- Да вот, например, однажды почувствовал я к вечеру недомогание. Слабость какая-то, весь потом покрылся. С чего бы это, думаю? Решил сходить к отцу Феодору. У него, знаю, был градусник. Хотел посмотреть, есть ли температура? Еле-еле сползал туда и обратно. На градуснике 39,8. Ну, думаю, не проведешь! А голова тем временем гудит. Чувствую: правило молитвенное выполнить не смогу. Что делать? Наступает ночь, но мне ни полунощницу, ни утреню, ни литургию никак не отслужить: мозги ватные, почти ничего не соображаю. Вышел на воздух. Луна светит ярко, все вокруг отчетливо видно. И давай я через силу обломки камней со всех сторон таскать. Руки-ноги дрожат, пот - градом, а я из этих камней стенку складываю, чтобы склон у тропинки не осыпался. Всю ночь работал. А к утру пришел в келью, умылся - и тут только вспомнил, что когда начинал работу, едва ногами двигал. Всю ночь во время работы молился Пречистой, а к концу позабыл даже, что был болен.

- Ну, а если на самом деле болезнь какая-нибудь нападет, - поинтересовался отец дьякон, - как вы лечитесь? Ведь врачей-то здесь нет!

- Да вот так же и лечусь. Как-то раз заболели у меня суставы. Ноги ломит, колени не сгибаются. При каждом шаге - слезы из глаз: вот как было больно! И все-таки заставил я себя пойти на пристань. Не знаю уж - как и спустился. А тоже ночь была. У меня там, на пристани, мешки с цементом лежали, по 50 килограммов. Их накануне мне прислали благодетели из Салоник. Надо было забрать. Так вот я все эти мешки на себе, без мула, наверх за ночь и перетаскал. После этого случая ноги у меня никогда больше не болели.

- А как вы боролись с блудными ощущениями? - спросил Антон, ловко закинув в рот очередной ломтик лукума.

- Вот-вот, именно с ощущениями! - подхватил схимник. - Здесь часто бесы именно так и нападают: вызывают непонятным образом различные телесные ощущения. Не помыслами и мечтаниями, а прямо на плоть. Нападают неожиданно, словно лев из засады. Только что все было тихо, спокойно и никаких помыслов. Вдруг - бах! Все тело уже горит огнем похотливого ощущения. Вот ведь что делают, пакостники: плоть распаляют, а в мыслях - ничего, чисто!

- Ну а вы-то что? - в наступивших сумерках Антон напряженно всматривался в отшельника, машинально стряхивая с бороды сахарную пудру.

- А я брал кувалду и колотил по камням, разбивая их в щебень, - весело рассмеялся он, - потом из цементной смеси делал раствор да лопатой мешал со щебнем. Руки у меня вон какие сильные, - звонко воскликнул схимник и больно ущипнул Антона за плечо, - вот так и строил келью с церковью и со всеми хозяйственными помещениями. А сколько я этих стенок вдоль тропинок понастроил, так и не счесть. И всё, в основном, по ночам. А еще землю в мешках собирал по трещинам и носил на свои терраски тоже ночами. Вот так и спасался от блудного беса: молитвой и трудом до изнеможения. Кстати, именно эти бесы, скажу я вам, - одни из самых сильных бесов. Когда приходилось терпеть от них особенно тяжелые нападения - перестал даже мыться, чтобы не обнажаться и не прикасаться к своему телу.

Рассказ старого отшельника произвел на нас сильное впечатление. Таким самоотречением ради Христа и такой силой воли никто из нас даже в малом приближении похвастаться не мог. Ни малейшего послабления человеческому естеству, ни малейшего самоугождения или жалости к своей плоти! Искренность и правдивость старца не вызывали у нас ни малейшего сомнения - стоило лишь посмотреть на его по-детски чистые голубые глаза. Просто невозможно было не проникнуться к нему глубоким уважением.

- Уже темнеет, - встрепенулся схимник, - пойдемте вниз, я чем-нибудь вас покормлю Сможешь, отец, разжечь очаг? - обратился он ко мне, указывая на кучу сучьев, - нужно вскипятить чайник.