Мы не отвергаем новых задач нашей государственной жизни, открывающихся перед нами в зависимости от ее дальнейшего развития и роста, но эти задачи не должны непременно связываться с отрицанием и разрушением нашего прошлого. Как дерево растет, не теряя связи ветвей со стволом и корнем, так должна расти и государственная жизнь, не отказываясь от нажитого опыта и приобретенных достижений. Новое государственное строительство должно быть связано с прежними достижениями, с благодарной памятью к тем, кто раньше трудился над благоустройством государства и создавал его культуру. Наше русское прошлое не заслуживает поругания и оплевывания со стороны людей, его не понимающих и ему чуждых. Разве не позором для Русской земли, не оскорблением ее славного прошлого был взрыв Московского храма Христа Спасителя, воздвигнутого на всенародные пожертвования в память великой и самоотверженной Отечественной войны 1812 года? Что было позорного и недопустимого в этом величественном памятнике великой всенародной борьбы за Родину? Он вполне соответствовал религиозной психологии русского народа. В нашем русском прошлом много было тяжких скорбей и испытаний, но были и великие славные страницы, которых нам нет основания стыдиться. К таким страницам относится эпоха 1812 года. Наше будущее является естественным продолжением и развитием светлых достижений нашего прошлого. Прилично ли нам самим это светлое прошлое бросать в грязь и топтать ногами? Если мы не сохраним благодарной памяти о нашем прошлом, то и все наше будущее, вся история великого русского народа превратится в ряд катастрофических потрясений, разиновщин и пугачевщин, закончится самоуничтожением великого русского народа.

Православная вера русского народа как необходимое условие мирного, дружного сожительства и сотрудничества всех народов русской земли

Был такой случай. Когда в 1917 или 1918 годах нынешнего столетия русские добровольцы отняли у красных один из маленьких уездных городков Южной России, и русские солдаты вошли в город, один солдат набросился на проходившего по улице еврея и стал бить его прикладом своего ружья. Еврей упал. В это время по улице проходил русский священник. Он остановил солдата, пристыдил его, а еврей, пользуясь моментом, проскользнул в соседние ворота. Прошло несколько месяцев. Тот же священник проходил по улице того же города, вдруг идущий ему навстречу еврей бросается перед ним на колени и начинает горячо благодарить за спасение жизни. "Как? Когда?" - "Когда русский солдат избивал меня прикладом своего ружья и убил бы меня, если бы вы его не остановили". Священник был очень тронут этим проявлением благодарного чувства, поцеловал еврея и сказал: "Ну, идите с Богом. Не я, так другой бы кто-нибудь заступился за вас". Не внешним насилием, а силой внутреннего роста распространялось и существовало тысячу лет русское царство. И только при внутреннем духовном единстве русского народа, создаваемом его единым православным мировоззрением и духом, не распадалось оно на свои составные элементы, не истощалось в бесплодной и гибельной борьбе национальностей. В нем возможно было существование политического единства при всем разноязычном и разноверном составе Русской земли. Дух православия являлся связующим началом всех разнообразных элементов Русской земли. Ибо в том и заключается существенная особенность православия, что оно, составляя основу жизни православного русского народа, не препятствует инославным и иноверным элементам единой государственной семьи сохранять их собственную религиозную физиономию, жить по закону и правилам их собственных религиозных исповеданий, и в то же время составлять одно единое государственное целое. Исторический опыт ясно показал широкую веротерпимость русского православного народа, умеющего никого не стеснять в его религиозных понятиях и чувствах, законах и обычаях; умеющего уважать и деликатно обходиться с религиозными обычаями и привычками - и христиан других исповеданий, и иудеев, и магометан, и буддистов, и язычников разных толков. Таковым он остается и теперь. Выполнять и впредь эту историческую, духовно-государственную и педагогическую задачу русский народ может лишь при том условии, если он останется неизменно верным и преданным духу своего православно-христианского исповедания, воспитавшего в нем эту широкую национальность и религиозную терпимость. Нетерпимость иногда считают принадлежностью исключительно религиозных убеждений и ссылаются на бывшие примеры религиозных гонений. Но нельзя не сказать, что и социалисты, считающие себя свободомыслящими, на деле оказались более нетерпимыми по отношению к религиозным верованиям и обычаям русского народа, чем кто бы то ни было другой, и только прикрывали эту нетерпимость якобы превосходством своей высшей культуры. Говоря это, мы имеем в виду первые годы большевизма. Каково теперь его отношение к вероисповедному вопросу мы не будем определенно утверждать, но, по-видимому, облик большевистского государства меняется. Последняя война во многом изменила облик большевизма, придав ему более национальный характер, очистила от крайностей социалистической идеологии и нетерпимости. Единство Русской земли, свободно объединяющееся вокруг русского народа, ненавистно всем врагам единой, великой, могучей, союзной России. Они всеми силами стремились, стремятся и будут стремиться к тому, чтобы под предлогом заботы об отдельных народностях разрушить это единство Русской земли, разделить Россию на отдельные мелкие государства, противопоставить эти государства одно другому, натравить их друг на друга и добиться того, чтобы они во взаимном недоверии, вражде и борьбе изнуряли, ослабляли и разрушали друг друга. Эта опасность чувствуется, и с ней в СССР умело и успешно борятся. Настойчиво утверждается государственная самостоятельность отдельных народностей Русской земли в их собственной внутренней жизни. Не умаляя законных прав и свобод отдельных народностей, все они связываются советской центральной властью в один общий и тесный непобедимый государственный Союз ССР.

Христианский смысл бывшего русского царского самодержавия

Говорить ли об этом вопросе? - Но почему не говорить, если русский народ вырос при царском самодержавии в огромное и могучее государство, занимающее, как говорят, шестую часть земного шара? Все зависит от того, что говорить и как говорить. Только бранить царское самодержавие - несправедливо, но и приходить от него в умиление - тоже несправедливо. Мы постараемся указать в чем заключалась его творческая сила, а в чем состояла его слабость, от которой оно и погибло, как и многие другие монархии. Мне кажется, нам вообще не следует бояться и избегать беспристрастной, трезвой и благожелательной оценки всех явлений нашей государственной жизни, и в особенности таких, которые имели многовековое и огромное влияние на нашу народную жизнь и на наше международное положение. Нет необходимости возвращаться к старым формам государственной жизни - они выполнили свое назначение. Попытаемся сформулировать точный и ясный христианский смысл и значение пережитой нашим народом тысячелетней стадии государственной жизни и установить к ней правильное отношение без пристрастия в ту или другую сторону, положительную или отрицательную, но и с благодарным чувством за все то добро, за все труды, какие она внесла в нашу жизнь. Русское царское самодержавие было одним из проявлений русского православного самосознания. Без этой предпосылки оно останется по существу непонятным. Эта черта нашего народного самосознания пришла к нам не с Запада, а с православного Востока, из Византии. Смысл русского царского самодержавия был исключительно религиозный и нравственный, а не административный. В сознании русского народа царь являлся носителем и выразителем русской народной христианской совести, христианской правды. Поэтому русское самодержавие нельзя рассматривать только как явление политической или национальной жизни русского народа. Прежде всего оно является проявлением религиозной и нравственной совести русского народа и имеет свои корни не только в Византийском царском самодержавии, но и глубже - в ветхозаветной царской власти еврейского народа.

Народ продолжал настаивать на своем: он видел только внешнюю, блестящую сторону царской власти и не понимал ее внутреннего смысла и своих обязанностей к ней. Он не отдавал себе отчета, что для осуществления идеального смысла царской власти требуется огромный духовный подъем не только со стороны царя, но и со стороны народа. Если царь есть носитель и выразитель духа и совести своего народа и должен стоять на всей высоте религиозных требований народного духа и народной совести, то ведь и народ должен стоять на всей высоте своего религиозного и национального самосознания. Нельзя предъявлять требования к царю, а самому не выполнять их. Только при этом условии и осуществится смысл царской власти - быть носительницей и выразительницей религиозного и нравственного самосознания своего народа, быть его совестью. Без этого условия теряется высокое духовное единство царя и народа, и царская власть превращается в простое высшее административное учреждение, а таковым может быть с большим удобством и с меньшими трудностями обыкновенный совет министров и собрание народных уполномоченных. При утрате основной идеи царской власти как хранительницы и выразительницы голоса народной совести и Божией правды народу проще, удобнее и дешевле иметь вместо высокой царской власти простых приказчиков и исполнителей народных распоряжений в лице парламентов и ответственных министров. Еврейский народ не понимал исключительного, высокого характера значения царской власти и, пленяясь ее внешним блеском, как ребенок, продолжал добиваться исполнения своего желания. И Господь дал ему царя, который оказался для народа тяжким бременем. Русский народ по традиции православных греков или по своему собственному религиозному чувству и сознанию всегда видел религиозный и нравственный смысл царского самодержавия как носителя, хранителя и сберегателя требований христианской совести. Русская интеллигенция, воспитывавшаяся на западной идеологии, этого чувства совершенно не понимала и не имела. Она смотрела на царя западно-европейскими глазами, как на ответственного чиновника. Русский народ не верил чиновникам, министрам, всегда был готов подозревать их в своекорыстных замыслах, но в царском сердце он не сомневался. Это была удивительная черта русской народной психологии. "Сердце царево в руце Божией", - говорил он словами Священного Писания, чего русская интеллигенция не понимала. И царь чувствовал это отношение к нему народа, и народ был ближе ему, понятнее и роднее интеллигенции. С простым народом русский царь жил одной идеологией. С интеллигенцией у царя не было и не могло быть общего языка, да это и понятно, так как интеллигенция жила отрицанием царя, а не общей с ним жизнью и общим трудом. И нужна была многолетняя революционная пропаганда, многолетнее издевательство над царским званием и положением, изменение народного духа, чтобы в народной душе поколебалась наивная, простая церковная вера в царя, в чутье и непогрешимость царского сердца. С этой религиозной, мистической, углубленной точки зрения на царскую власть в глазах народа не являлись важными ни возраст царя, ни ум, ни знания, ни таланты. Важны были только чистота и чуткость его царского сердца. Имея такое сердце, царь являлся незаменимым хранителем правды. Рассказы Пушкина, Лескова и других писателей это наглядно нам подтверждают. Имея чистое и чуткое сердце, царь являлся незаменимым хранителем правды, регулятором работы министров и чиновников, а также решений всенародного представительства. В этом и заключался смысл царского служения. Все названные выше инстанции сознательно или бессознательно могли погрешать. Царское сердце почувствует правду и восстановит ее, иногда совершенно неожиданным и своеобразным способом. Вспомним, например, поступок императора Николая I с французом-парикмахером. И таких случаев было немало в нашей русской истории. И русская литература (Пушкин, Лесков и др.) отметила это. Такова была правда, и таков был смысл русского царского самодержавия. Русская интеллигенция, выросшая на западной литературе, этого не видела и не понимала. Когда многолетней пропагандой, клеветой, а частью и по вине самих самодержцев было подорвано доверие к царской власти, и царская власть потеряла в глазах народа религиозный и нравственный ореол, ее дальнейшее существование стало невозможным. Никакими внешними способами нельзя было сохранить то, что потеряло внутреннюю ценность. Царская власть не имела смысла как внешняя декорация и она рухнула. В этом было и наше несчастье, и наша общая вина.

Трудности и скорби религиозного пути русской государственности

Мы не имеем возможности обозреть эту тему в сколько-нибудь исчерпывающем объеме, а потому остановим наше внимание лишь на некоторых моментах нашей государственной жизни. Мы уже говорили, что русская церковно-государственная жизнь в своем многовековом прошлом выделила многочисленный ряд людей, русских святых, необычайных по высоте и красоте своего духовного устроения, начиная от святых мучеников Бориса и Глеба и кончая преп. Серафимом Саровским и святителем Иоасафом Белогородским, недавно причисленными русской Церковью к лику святых. Высота и красота их жизни заключается в том, что они упорно и настойчиво отреклись от желаний и влечений своей греховной воли и всецело прониклись подчинением святой воле Божией, которая и является в них господствующим и руководящим началом. Они становятся мертвыми для своих греховных влечений и начинают жить жизнью небесной, исполняя слова Господа: "Кто хочет идти за Мною должен отвергнуться себя и взять крест свой и идти за Мною". Это нелегко, но возможно для того, кто решил умереть для себя и жить для Бога, поступая по Божиим заповедям.

Первый из них жил в XVI веке, второй - в XVII веке, а третий - в XVIII веке. Таким образом, примерами из трех столетий русской церковно-государственной жизни мы иллюстрируем нашу тему. Был великий император и в XIX веке - Александр II Николаевич, ознаменовавший свое царствование великими делами и скончавшийся мученически, но для нашей цели достаточно и трех названных нами выше лиц. Все они были люди, глубоко и искренно верующие, но все они не могли отрешиться от своего собственного "я" во имя безусловного послушания правде Божией, а ведь в этом и заключается весь секрет христианской святости, тот секрет, который знали и которым спасались и преп. Сергий, и преп. Серафим и другие святые. Ни Иван Грозный, ни Патриарх Никон, ни император Петр не имели такой решимости отрешиться всецело от своего "я". Жизнь Ивана Грозного была ярким примером целой жизненной тяжкой религиозной драмы, тяжких греховных падений и бесчисленных преступлений вместе с постоянным сознанием своей неправоты и виновности. Много горя и зла он причинил и Православной Церкви, и русскому народу, и окружающим его людям, и самому себе. Но будучи величайшим грешником, царь Иван не был безбожником - он каялся и плакал, никогда не принимал на себя роль церковного реформатора, никогда не пользовался Церковью как орудием осуществления своих государственных планов, никогда не пробовал переделывать церковный строй для более удобного его использования в интересах осуществления собственных государственных планов. Это был мученик своих страстей и своей собственной совести. Сознавая себя величайшим грешником и безбожником, Грозный молился и каялся, заставлял других молиться о себе, подчинялся налагаемым на него эпитимиям, но не мог, а, главное, и не хотел измениться. Этот пример ярко показывает, что христианство совсем не такая простая вещь, как некоторые думают, что оно вовсе не простое собрание догматических или литургических определений, не простой ряд нравственных наставлений, о которых можно спорить или соглашаться и к этому сводить всю сущность занятий христианством. Народ понимал натуру царя Ивана, жалел его, может быть, даже любил его, терпел его безобразия. Он не видел в нем злой воли, а видел скорее бесовскую одержимость или психическую извращенность. Многие, говоря и рассуждая о христианстве, не считаются с его практическим характером и относятся к вопросам христианства так же как к вопросам алгебры и геометрии, дающим интересную работу уму и только. Такое отношение к христианству глубоко ошибочно. Оно обнаруживает его полное непонимание. Христианство не такая элементарная вещь, не дело одного только рассудка, одной только логики - оно требует трудной жизненной практики, работы, ломки и новой постройки. Народ понимал натуру царя Ивана, жалел его, терпел его безобразия, потому что в себе самом чувствовал такую же побеждающую силу и власть греха и дьявола. И сам Грозный ясно понимал, что его ожидает праведный суд Божий, смирялся, каялся и плакал, покорно переносил налагаемые на него эпитимии и отлучения, рассылал по монастырям денежные вклады с именами замученных им людей, просил поминать их и его. Грозный не умел, да и не хотел переделывать себя, надеялся на уступчивость духовных отцов и в ней находил себе оправдание. Грозный не имел подлинной обращенности ко Христу, подлинного покаянного чувства - свое "я" с его прихотями стояло у него на первом месте. Но у него не было в то же время ни мысли, ни желания переделывать в чем-либо и Церковь - он искренно и благоговейно преклонялся перед ней, она была для него неприкосновенной святыней, хотя со служителями ее он не стеснялся распоряжаться и поступать по своему усмотрению или даже по своему капризу. От царя Ивана перейдем к другому религиозному типу - также очень интересному - к Святейшему Патриарху Никону. Духовное устроение Святейшего Патриарха Никона было прямой противоположностью духовному устроению царя Ивана. Царь Иван был рабом чувственности, страсти. Патриарх Никон был рабом долга, и притом высокого - долга церковного. Он был такой же богато одаренной натурой, как и царь Иван, но не был натурой безвольной. Он умел силой воли и духа отдавать свои исключительные дарования всецело на служение Богу и Церкви. Если в Иоанне его дарования рабствовали его страстям, то в Святейшем Патриархе Никоне они были всецело отданы на служение Богу, хотя и не без пренебрежительного отношения к своим противникам. Мы не скажем, что благодать Божия изливалась через него в его действиях (за исключением, конечно, священнослужения), как это было, например, в словах и действиях преп. Сергия или преп. Серафима. Поэтому, вероятно, Церковь и не причислила его клику святых, хотя этого и желали некоторые архипастыри, преклоняясь перед его великими дарованиями и огромными заслугами перед Церковью. Бог не допустил его прославления, очевидно потому, что это было бы больше делом церковной политики, нежели Божией правды. Отношение Святейшего Патриарха к Церкви всегда было безукоризненным. Она всегда была для него неприкосновенной святыней. Он глубоко почитал священный иераршеский сан. Если Иван Грозный обращался с Церковью, как распустившийся избалованный сын со слабой матерью, а Петр Великий готов был пользоваться Церковью как орудием осуществления своих государственных планов, то для Святейшего Патриарха Никона Церковь всегда была предметом глубокого, благоговейного, бесприкословного сыновнего послушания, хотя он при случае мог и жестоко распорядиться с ней. При своем озорном характере Петр I не всегда умел согласовать собственное уважение к Церкви с безумными капризами своего безудержного нрава. Святейший Патриарх Никон, поднявшийся от убогой крестьянской избы до царских и патриарших палат, поражает нас своими необычайными дарованиями, силой духа и благородством характера. Будучи еще архимандритом в Москве, он обратил на себя внимание царя Алексея Михайловича, сделался его ближайшим другом и собеседником, посредником между царем и московской беднотой. Он еженедельно передавал царю просьбы обездоленных и несправедливо осужденных, являлся их защитником и спасителем. Поразителен его образ действий в Новгороде, где он был уже архиепископом.

Эта его несокрушимая энергия, мужество и верность архипастырскому долгу справедливо привлекли к нему глубокую признательность царя Алексея и выдвинули его кандидатуру на патриарший престол всея России после кончины прежнего патриарха. Совершенно несправедливо обвиняют Святейшего Патриарха Никона в возникновении у нас раскола старообрядства. Раскол возник задолго до Никона, с самого начала исправления богослужебных книг и обрядов. Уже тогда, в первые годы XVII века нашлись люди, осуждавшие и не принимавшие церковных исправлений. Это и было началом раскола. А было это первоначальное исправление книг и обрядов еще при Патриархах Иове и Гермогене. Продолжалось это дело и при последующих патриархах - Филарете и Иосифе, пользовалось одобрением и благословением восточных патриархов, обсуждалось на церковных соборах в Москве и на Востоке, тщательно подготавливалось собиранием и изучением печатных и рукописных источников, а все исправления и изменения одобрялись и утверждались церковными соборами. Никон явился только последним исполнителем сделанной до него работы - и в этом своем положении мог, конечно, погрешить известной настойчивостью и требовательностью, свойственными его характеру. Во всяком случае нет никакого основания приписывать все дело исправления, тянувшееся веками, одному Никону и называть это дело никонианством. Суровые меры по отношению к старообрядцам употреблялись не одним Никоном, существовали и до Никона и не им были изобретены. При нем они применялись даже в меньшей степени и с большей осмотрительностью, нежели при некоторых других патриархах. Мы не оправдываем этих мер, хотя они и были в духе времени, но нельзя не считаться и с тем, что выходки старообрядцев против церковных исправлений бывали нередко также возмутительны. Обе стороны проявляли много страстности. Патриарх Никон был одним из наиболее разумных и справедливых противников раскола. Его светлый ум и чувство правды, а также само его крестьянское происхождение, ясно рисовали ему картину происходившего и удерживали от крайности. Более сурова и настойчива была его борьба с боярами, почитателями западных новшеств. В этом увлечении западными новшествами Патриарх справедливо видел, грядущую на Русскую землю, утрату своей самобытности. И с этими поклонниками западной новизны он действительно поступал иногда довольно сурово, за что и они платили ему немалой ненавистью и обидными выходками. Это не мешало Никону продолжать поступать так, как он считал необходимым.

Сущность Петровского преобразования русской жизни

Приближался роковой момент в истории русской куль туры, похожий отчасти на ныне нами переживаемый. Дело Великого Петра не исчерпывалось заимствованиями с Запада технических достижений, что было бы возможно и при сохранении старой русской культуры, как этого хотел и Иван Грозный, и Борис Годунов. В действительности же произошло гораздо более глубокое, сложное и коренное изменение характера самой основы русской государственной и культурной жизни. Петр Великий перевел русскую культуру с ее прежнего византийского, древне-христианского, православно-церковного основания на основание общеевропейское и светское. Из православного царства Россия превратилась в светское европейское государство. Изменилась сама идея, само основание, сам смысл нашего государственного существования. Большевики еще дальше пошли в этом направлении. Но это только так кажется? Большевики пошли не в направлении русской неверующей эсеровской и эсдековской интеллигенции. Они пошли в своем собственном народно-рабочем, но совсем не отрицательном по отношению к религии направлении. Маска безбожия с них все более и более сваливается, ибо для нее у них нет почвы в народе, а они стремятся быть почвенниками, народниками. С приходом большевиков к власти произошло гораздо более глубокое изменение русской государственности, чем то, о каком мечтали эсдеки и эсеры, и они не могут этого простить большевикам. С одной стороны, большевики действительно явились наследниками всех бывших до них революционных движений в русском народе и русском обществе. Но с другой стороны, они не хотят оторваться и от русского народного корня. И отсюда возникает их благожелательное отношение и к религии вообще, и к православию в частности. У большевиков есть у понимание православия, чего нет у наших других революционных партий, начиная от кадет и кончая эсерами и эсдеками. Правда, большевики освободили русский народ от всяких обязательных отношений к Церкви. Если при Петре Великом верность Церкви из общегосударственной повинности превратилась в личное дело отдельных граждан, а при большевиках она перестала быть и личным делом, личной их обязанностью, это еще не значит, что она в глазах государства потеряла свое значение. Петр Великий вместо служения правде Божией поставил русскому государству другую задачу - разыскивать и использовать для; нужд государства существующие на Русской земле естественные народные силы и богатства. Задача была выдвинута правильная и необходимая, но поставлена она была однобоко, в ущерб духовной жизни русского народа. На этой позиции стоят пока и нынешние властители Русской земли. Но не совсем на этой. Уже существует веяние и более глубокого, правдивого духа. Ничто в сущности не мешало и не мешает совместному осуществлению материальных и духовных задач Русской земли, как это мы видим, например, в наших монастырях, особенно, на Валааме и в других северных обителях. Древние русские правители это понимали. Об этом думали и Иван Грозный, и Борис Годунов. Петр Великий перегнул палку в одну сторону. Можно было, не отказываясь от своего векового сокровища и от своей древней вековой духовной задачи, дополнить всенародную задачу новым делом разработки и использованием необъятных земельных сокровищ. Россия не сумела устоять твердо на своей исторической позиции. Из православного царства, твердо и сознательно хранящего православные традиции, она превратилась в мирское светское государство по образцу западно-европейских государств. В этом заключается коренная ошибка и неправда Петровской реформы и тех, кто ею увлекался и ее продолжал. Из дела Божиего наша государственная жизнь превратилась в дело простого земного благоустройства, в то дело, которое на Западе докатилось до всех ужасов немецкого гитлеризма и от которого спас нас Господь. Повторяем снова - русское государство не есть государство исключительно военное, промышленное или сельскохозяйственное и т.п., но и не игнорируя все эти стороны народной жизни, оно есть в то же время - хранитель великого духовного сокровища - чистоты и правды Христовой, чистоты, как в теории сознания всенародного, так и на практике, в жизни, в человеческих отношениях. Такой Россия показывала себя всегда и в жизни, и в истории; эту свою миссию она всегда должна помнить и всегда оставаться ей верной. Если она ее забудет или от нее отречется, она ничем не оправдается ни перед людьми, ни перед Богом. Пусть это помнят и принимают во внимание строители и руководители русской государственной жизни. Без Христа русскому народу не прожить. Новые задачи Российской империи Петр Великий напрасно соединил с церковной реформой, опасаясь, по-видимому, противодействия своим планам со стороны патриархов. Произведенная им церковная реформа убила каноническую самодеятельность Церкви и превратила русскую всенародную Церковь в казенное Ведомство православного исповедания, бюрократическое учреждение. Петр Великий упразднил всякую соборную самодеятельность, всякую жизненность и придал русской Церкви совершенно несвойственный ни ей, ни русскому народу бюрократический характер. С первых веков христианства Православная Церковь состояла из самостоятельных христианских общин, руководимых апостолами. Эти общины, объединяясь, образовывали церковные епархии, управляемые епископами, митрополитами и патриархами. Таким самостоятельным патриархатом была до Петра Великого и Русская Православная Церковь, жившая своей соборной жизнью, управлявшаяся по своим церковным канонам, идущим от первых веков христианства, от вселенских и поместных соборов. Такой ее и нужно было оставить, а не переделывать на немецкий лад. По своему характеру, по характеру православия, по характеру русского народа, по правилам Церкви Русская Православная Церковь не могла стать и никогда не стала бы противницей государственной власти, как и древняя христианская Церковь в течение столетий не была противницей государственной власти языческой и христианской Римской империи. Петр Великий не учел этого характера Православной Церкви, да, по-видимому, и не был о нем осведомлен. Во всяком случае он нашел нужным уничтожить самостоятельный строй русской Церкви, подчинил ее государственной власти; как одно из ведомств этой власти, отменил патриаршую власть, ввел церковь в число государственных учреждений и подчинил ее наблюдению и контролю особого государственного чиновника "обер-прокурора Святейшего Синода". Святейший Синод - коллегиальное высшее церковное управление, состоящее из епископов и из лиц белого духовенства по выбору и назначению правительства, заменило власть Патриарха, избиравшегося Всероссийским Церковным Собором. Вся деятельность этого нового высшего церковного учреждения проходила под контролем обер-прокурора. Таким образом, русская Церковь потеряла свой многовековой исторический характер, шедший от первый веков христианства - соборного возглавления русского православного верующего народа, и превратилась в бюрократическое учреждение, ведающее, главным образом, назначением и перемещением церковных иерархов и хозяйственными интересами своего ведомства. Соборная жизнь в приходах и епархиях прекратила свое существование и свелась исключительно к единоличному благоделанию православных христиан как отдельных членов Православной Церкви. Идеал соборного строительства православно-христианской жизни перестал вдохновлять церковные приходы. Каждый прихожанин стал заботиться только о своем единоличном благочестии. В результате такой постановки церковной жизни в приходах руководящее идеологическое значение в русской духовной жизни отошло от церковных приходов, перешло в другие области русской общественности: к светской литературе, к университетским кафедрам, к журналистике и т.д., и лишь отчасти удержалась в монастырях, в руках монастырских старцев. Идеологическое влияние Церкви на жизнь верующего светского общества и народа ослабело, ослабела возможность бороться с ее нездоровыми явлениями и течениями, в том числе и с нездоровым влиянием Запада, все шире и шире вливавшимся в жизнь и в мировоззрение русского образованного общества и народа.

Дальнейшее проникновение к нам западного влияния и противодействие ему русского народного духа

Изменение характера русской культуры, начавшееся еще при Алексее Михайловиче и усилившееся при Петре Великом и его преемниках, не могло не встретить противодействия со стороны вековых духовных традиций русского народа. При Алексее Михайловиче со злом слепого подражания Западу вел борьбу Святейший Патриарх Никон. Но до Петровской эпохи оно не имело таких размеров, какие получило при Петре и после Петра в XVIII и XIX столетиях. И высшие, и низшие классы общества продолжают еще жить общей идеологией и общей психологией, общими идеалами Святой Руси, примерами мучеников и подвижников. Идеалы эти шли от глубокой древности, от Византии, Афона, от житийной и святоотеческой письменности, от святых мучеников, от Христа. Не игнорировались тогда, конечно, и дела практические, хозяйственные, государственные, другие бытовые практические вопросы и интересы. Но над всеми этими вопросами и интересами преобладал и господствовал христианский идеал человеческой личности, завещанный апостолами, мучениками и подвижниками христианского Востока, Афона и собственными русскими подвижниками. С началом Петровской эпохи простой народ, часть высших классов общества и монастыри продолжают оставаться верными этой допетровской идеологии. Другая часть русского общества, захваченная и увлеченная реформой, побывавшая на Западе, получившая там образование, увлеченная тамошним бытом и идеалами, резко повернулась лицом к Западу и стала оттуда заимствовать свои идеалы, свою культуру, свои порядки жизни. Между низшими и высшими классами русского общества появилось идеологическое и бытовое расхождение, различие в понимании цели и смысла жизни, а также и во внешнем ее укладе. Культурные классы все более и более погружались в изучение и усвоение западной культуры и мечтали о том времени, когда русский мужик, по выражению поэта, "не милорда глупого, а Шекспира и Байрона с базара принесет". Они забывали при этом, что ведь и "милорда глупого" русский мужик не на Востоке нашел, а получил его с того же Запада, откуда получили свою литературу и высшие классы русского общества; подлинной же, наследственной, любимой и чтимой русским народом литературой были: жития святого Алексея, человека Божия; святой великомученицы Варвары; преподобной Марии Египетской; святого Филарета Милостивого и других, пришедших к нам с греческого Востока. Начав свое подражание Западу с внешних светских "учтивств и вежливостей", русское общество перешло к изучению произведений и идей западных философов и святителей XVIII и XIX веков. Мы не говорим, что со всеми этими западными течениями мысли и жизни нам не нужно было знакомиться. Почему не знакомиться? - Но надо было при этом сохранить независимость своей собственной мысли и смотреть на всю эту западную литературу с высоты своей собственной православной идеологии. Ведь и Петр Великий, заимствуя от Запада его техническую культуру, до конца жизни оставался искренним православным христианином и умер, как православный. Его желанием было вооружить нас техническими средствами и достижениями Запада, а совсем не превратить нас в европейцев по мировоззрению. В сближении с Западом наш культурный класс не сумел устоять на высоте нашей духовной самобытности и таковым же остается и по сей день, в чем и заключается наш роковой национальный недостаток, наша слабость и мягкотелость, наш трех перед Родиной и перед Церковью. Но все же мы должны сказать, что хлынувшее к нам с Запада движение не встретило у нас совершенно пустого места и безразличного к нему отношения. Против него поднялось широкое и упорное противодействие во всех классах русского общества, которое продолжалось в XVIII, XIX веках.