Верно, барыня, много добывал, да на много и дыр-то много. Сколько у них утех-то было, на каждой тумбочке! Да они всегда порядочные были, худого слова про них не скажу, верно вы говорите, а все не ангел. Без пятнышка и курочки рябой нет. Лошадей они не держали, а был у них Федор-лихач, так он всех по Москве его канареек знал, нашему бутошнику сказывал. А бутошнйк у нас заслуженный был, кресты-медали, крестнику моему дядей доводился. Вот мне крестник и сказывал рыбкой он в Охотном торговал, рыбку мороженую нам нашивал, судачков, наважку, копчушечек придет и шепнет:

"А у доктора новенькая завелась, в Таганке".

А то на Арбате. А барыня и не чует. Начнет как барыне душестых груш привозить либо цветы в корзинках, так я и примечала новенькую нашел. Да какие же сплетни, барыня живая правда. А барыню дострасти любил, а из баловства, для разгулки так. Барыня ведь красавица была, графской крови, по дедушке, а потом их из графов отменили барыня мне не сказывала, а барин ее корил когда, что, мол, графы твои фамилию профуфукали за хорошие дела а она в слезы, его корить "а ты подзаборный мещанин!" Ну, мало чего бывает промежду супругов. Уж такая красавица, хрупенькая, на ладошку барин ее сажали и носили, как пирожок: "ах, галочка моя ды-ах, цыганочка моя ах, перышка моя!.." заласкивал. А баловство бывало. И по городам бывали, для прахтики когда ездил. А у кого не бывает-то, барыня, деньги у кого вольные да человек веселый! И закону у них не было, строгости-соблюдения, и в церкву не ходили, о душе и не думалось. Матрос-большевик, помню, говорил, в Крыму жили, "все теперь наши бабы!" От Бога отказались, досыта лопали, ну и "у нас, говорит, кровь играет на сладкое положение выходим!" Вот гроза-то на нас нашла, за Катичку как дрожала расскажу-то. Вот и барин, от сытой жизни.

И в хороших семействах у них бывали, из прахтики. Да в разных На энтих уж он не тратился, а все партреты свои дарил, на память. Цельная у него пачка была в запас, побольше, а то поменьше, по уважению. Были-то какие? Вот даже какие были, с аршин, самые уж уважительные. Да забыла я, барыня, фамилии, где ж упомнить. Андра-шкина? Помнится, была Кто еще? Нет, про Сударикову не слыхала, а шелковиха одна была, только не Сударикова. Мелкова еще, в ресторане-то застрелилась, в заграницу ее увезли после. Да Господь с ними, барыня Нет, Старкову что-то не припомню А Локоткову, может, слыхали у них меховое дело было? Тоже уважительная была; шубу барину какую сделали, за двести рублей, а ей цена за две тыщи. Тогда барыне соболью буу барин подарил, что-то недорого тоже, а какая буа-то от мамаши Катичке досталась.

Как не знать, и барыня про партреты знала, а умел так разговорить, для прахтики так надо, пациенки желают, из уважения. Это уж все потом раскрылось и вспомнить страшно, в наказание так Господь послал. А то и в испытание Анна Ивановна говорила, милосердная сестра. Вот святая душа была-а расскажу-то вам. Сплетни-то доходили, и письма барыне подсылали, со зла которые, пациенки. Растревожится она, закричит:

"Негодник ты негодный, бабник ты, ю-бошник не смей до меня касаться!.." кулачками так затрясет. А он ей, удивится словно:

"Ты что, милая белены объелась?"

Она ему в лицо шварк письмо!

"А это что?!.. Негодный ты, порститут!.."

Повертит письмо, плечом подернет

"А, стерьва скажет, теперь понятно, это же она со зла, шельма, что финтифлюшки ее не принимаю, внимания не обращаю на эту рожу!.."

Она и рассахарится, поверит словно:

"Да-а скажет, актерщик ты известный!"

Всегда и извернется. Зацелует, у коленок поерзает, груш привезет, и все. Понятно, в себе держала. А как накалит его, он шубу на плечо, дверью хлоп, и на свое взаседание, на всю ночь.