Она кричать-биться, полог на кроватке изорвала.

Барыня на меня "ты мне ее уродом сделаешь!" Заснет я ее водицей святой и покроплю. А то какую манеру еще взяла: покрещу ее, зрячую, она смеется:

"А вот и сказу завтра мамочке крестила ты меня!"

Стало уж мне с ней страшно, ОН уж будто из ее ротика кричит. Стала она меня по щекам хлестать. Раз спустила, другой спустила, она меня прыгалкой по глазу, залился глаз. Я ее по щекам и отхлестала, для острастки. Она к мамочке, с ревом, а та, дела не разобрамши, да при ней на меня, с ключами!.. Так вся и исказилась:

"Ты, хамка посмела лица коснуться!.."

"Погодите, говорю, скоро она и вас примется колотить".

Уж на что миса, англичанка, и та все глазами ужахалась, что Бога не хотят. А она в свою церкву ходила и они тоже в Бога веруют и у ней над кроватью крест костяной висел, в веночке. Я им и на мису указывала, глупей она вас, что ли? Тоже образованная, да еще англичанка.

И решила я отойти от них. Укладочку собрала, извощика привела, а ни пачпорта, ни зажитого не отдают. А за ними сот за семь было. Не отдают и не отдают: "Катичка тебя отпускать не хочет". А та топочет, прыгает на меня, фартук на мне порвала, по полу кататься стала, ножками бить, в мамашу. Барыня, бывало, с барином как повздорят, сейчас разуются и в сени босиком, да зи-мой! Барин схватит ее в охапку и принесет, а она по полу начнет кататься. Из графина окатит сразу и приведет в себя.

Ну, осталась я. И рада, привыкла к ним, и обидното, будто и за человека не считают. Легла спать, а сердце не унимается. Плачу в подушку хорошая у меня подушка была, пуховая, на корабле пропала, из Крыма как мы поехали. Плачу и плачу, себя жалею. Барыня и входит, давай причитывать:

"Клянешь нас, жалованье не отдаем лучшего места ищешь, на нас и выискиваешь! Ну, так бы и сказала, жалованья тебе мало"

"Бога-то побойтесь, говорю, сердца я не уйму, а вы с грязью меня мешаете. Ну, семь моих сот за вами, не пропадут, знаю а зачем над человеком мытарствуете! Всех жалеете, говорите Не могу я глядеть на хавос ваш, родное дите губите"

За голову она схватилась:

"Стыдно мне перед тобой, няничка стыдно!.."

Упала ко мне на шею, трясется вся. Душа у ней добрая была, с семи годков ее знала. Ночь на дворе, метель, в трубе воет, и барина нет дома. И образов-то нету, а она бьется, чисто темная сила ее ломает, страшно мне с ней тут стало. Покрестила ее украдкой она и стихла.

"Виноваты мы перед тобой, няничка. Ты хорошая, а мы перед тобой дрянь мы! И нет мне покою, и всето ложь, и Костик меня обманывает"

"Бога у вас нет, говорю, и покою нету. Худо у нас в доме, ху-до" все ей и выложила.

Так она и встрепенулась!..

"Чего ты каркаешь, чего худо?., что ты думаешь, умрет кто у нас?"

В Бога не верили, а такие-то опасливые, судьбы боялись. За зерькала дрожали, как бы не треснуло. А я и посмеюсь: в Бога не верите, а зерькалу верите? Да ведь это Господь зерькалом волю свою указывает, зараныпе. А барин страсть покойников не любил. Как завидит на улице назад, Федору кричит, в объезд. А по нашему, покойника встретить всегда к добру. Ну, другое дело свадьба Все-то у них навыворот.

Да так и встрепенулась:

"Скажи, что тебе чудится, какое худо? или сон видала?"