И все-то в головку набивали: "мы тебя за заморского прынца выдадим!" И нагадали: повидали мы их, заморских. И стали в нее, барыня, влюбляться. Конфектами завалили, вот какие коробки!., и шелковые, и плюшевые, и цветы шлют, и корзинами, и так, некуда ставить, сад у нас прямо стал. Богачи стали наезжать, на своих лошадях, на автомобилях, на высоких колесах беговой богач был приличный народ, солидный. И шушеры много было, а и дилехтора бывали, и генералы мед-то как завелся, так вкруг и закружились. И смех, и грех. Повадился старичок к нам, военный доктор, начальник баринов, только он генерал. Стал все цветы возить. Лет, пожалуй, за шестьдесят было, сухенький только был и шустрый, и бородку брил, а под глазами-то наплыло, не закрасишь видно, что битан посуда. И рот у него кривой был, раздерганный. А живой, ножкой об ножку терся. И холостой. Та его и закружила, насмех. И печенье ему выберет, скажет "вот, любимое мое!" А он ей тоже "теперь и мое любимое!" и цветочек в петельку ему, и душками попрыскает, илиотропом, любимыми Он возьми и посватайся, одурел! Так все и обомлели, начальник баринов. А она и глазом не моргнула: "дайте, подумаю я ведь совсем ребенок!" Так он и засиял! И сгубила старого человека: посылал-посылал цветы, да и простудился, помер, у училища все дежурил, где теятрам-то обучали. И еще князь ее провожал, тоже немолодой, а со шпорами ходил, высокий попечитель был из училища ее привозил и письма ей все писал, по-французски. И она ему писала, для прахтики. Писем у ней было полна шкатулка. А духов бы-ло как в магазине, обливаться можно. Как в ванную лезть, цельную бутылку вольет, кожу щипет голова кружится, не войдешь. Барин, бывало, "дай-ка, Катюнь, даров душистых, а то все вышли!" Меня душила Приду к себе спать ложиться, не продохнешь, все подушки позалиты. В церкву придешь, дух такой от меня, людей стыдно, платье мне обливала.

Ну, все влюблялись. А молодые так, высуня язык, и ходили, как опоеные. Чего ж один изгораздился для нее Велела она ему из зологического сада живую лисицу ей принести. Он за сурьез принял да и попадись: ночью клетку Лисицыну продрал и потащил лисицу, она ему все лицо ободрала. На месяц в "Титы" попал, а про Катичку не сказал. Она ему цветов послала для утешения. Так уж все баловали она и иссвоевольничалась, все-то ей нипочем, воображать стала из себя. А барыня не нарадуется. Меня уж и в грош не ставила, только и слышишь: "заткнись, старая улитка!" истинный Бог. Спать ложиться, ну, вертеться перед трюмой да охорашиваться, даже и рубашонку снимет. Оправляю постельку ей шелковая, царская постелька у ней была, белая вся, ангельская постелька, смотрю-смотрю на нее, ну так неприятно станет. Она уж и так, и так, и головкой, и плечиками, и Да еще меня допытывает:

"А что, нянь" это когда в духе, ласково всегда нянь, звала, а то все ня-нька! а то еще выдумала ня-нища! "А что, нянь красавица я, а? лучше меня нет?"

Насмех и скажу попова дочь лучше. Шутки-шутки, а так погибель и начинается. Оглаживать себя примется, по бочкам, и так и сяк извертываться, издивишься, откудова набралась повадкам! Плюну-скажу:

"Страмница ты, бесстыдница ну, пристало ли девушке так себя красовать! на рынок, что ли, себя готовишь? Девушка скромностью красуется, а ты как солдат расхлестанный".

И ласкова бывала со мной, так и обовьется, и в глаза зацелует, и на лицо мне дует ну, такая умильная. Она меня и теперь любит, все мои мысли знает. Только, понятно, стесняла я ее. Она мне тут шляпку носить велела, а мне стыд, будто я пугала какая, голова непривычная, не я и не я И вот тальма со стеклярусном у меня, Авдотья Васильевна подарила, износу нет, так ей она не ндравилась: страмлю я ее, допотопная я, старинный дух. Нет, любит она меня, горой за меня. С итальянцем схватилась раз, расскажу-то

Прибежит в темненькую ко мне, как мне спать ложиться, за шею обнимет и ну целовать. Заерзает-заерзает у меня, прижмется комочком "Скажи, нянь буду я счастлива, буду я любима, буду я богата?"

И глазки заведет в потолок, будто чего там видит. Я и скажу:

"Ах, Катюньчик и любима будешь, и богата а вот счастлива ли будешь это уж как Бог даст".

Затискается-заерзает, словно ей невтерпеж:

"Ах!.." воздохнет. А я и пошучу-поразвлеку:

"Не вздыхай глубоко, не отдадим далеко, а хоть за курицу, да на свою улицу!"

Она так вся и воссияет!

"Да как ты хорошо-складно! Да скажи еще да какая ты му-драя Василиса ты Премудрая!.." И затуманится вся, зажмурится "Ах, хочу быть счастливой, хочу-хочу, нянюк большого счастья хочу!.."