Если мы допустим, что душа не есть самостоятельно действующее существо, но что описанные аффекты производятся мозгом, в таком случае мы должны будем эти четыре различных элемента поделить между четырьмя различными клеточками или атомами мозга. Одна частица мозга будет нести представление опасного предмета; другая - представление о том, что опасность грозит нам самим; третья - о том, что опасность близка; четвертая будет заключать бы в себе само чувство страха. Допущение этого - очевидная нелепость, поскольку страх возможен лишь в том случае, если эти четыре момента совпадают в одном неразделенном пункте - следовательно, в единичной субстанции.

В самом деле, как могла бы четвертая частица мозга бояться, если она не видит опасности? Если же она видит опасность, значит, отправление первой частицы мозга есть и ее отправление. То же самое следует сказать и о других двух моментах. Потому страх может появиться только тогда, когда одна и та же субстанция носит в себе все различные условия отправления в их единстве. Как ни прекрасно и ни полезно разделение труда, но в настоящем случае оно невозможно.

А что душа при своих отправлениях находится в известной зависимости от тела - это другой вопрос.

Мы отнюдь не отрицаем зависимости души от тела, но должны сказать, что этот вопрос сводится к зависимости души от тела не по своему бытию или существу, а только по проявлению своего бытия, по своей деятельности. Причем душа пользуется телом как своим покорным орудием, так что зависимость ее от тела можно сравнить с зависимостью государя от его министров, через которых он отдает свои приказания.

Очевидная ошибка материалистов заключается в том, что они смешивают существо души с условиями и обстоятельствами, сопровождающими ее дея-тельность, смешивают, таким образом, совершенно разнородные и несравнимые вещи. Как желчь производится печенью, - говорят материалисты, - так и мысль производится мозгом. Но ведь желчь сама есть вещь чувственная, осязаемая, тогда как мысли мы не можем ни видеть, ни осязать. Причина и ее произведение оказываются разнородными, несоизмеримыми предметами. Душевные явления тесно связаны с телесными, и каждому духовному акту - ощущению, представлению или отвлеченной идее - неизбежно соответствует какое-нибудь физико-химическое или вообще механическое изменение в нервно-мозговых тканях.

Это и понятно. Человек не бестелесный дух, и пока он живет в условиях земного существования, нельзя думать, что душевные явления, каково бы ни было их начало - духовное или материальное - происходят вне связи с телесными. Нельзя считать, что телесные явления в одном и том же человеке идут своим чередом, а душевные своим. Этим объясняется и доказывается только единство действий, а не деятелей, только связь, а не единство и не тождество душевных явлений с материальными. Точно так же нельзя, например, говорить о единстве или тождестве телеграммы с распространением электрического тока по проволоке.

Не душа есть продукт телесного организма, как говорят материалисты, но наоборот - тело есть произведение души, орудие ее, которым она распоряжается по своему усмотрению. Состоя из различных составных частей, из различных элементов видимого мира, составляя в некотором смысле случайную форму природы, тело подлежит разрушению со стороны сил природы при враждебном столкновении с ними: оно разбивается в наших руках, как хрупкий сосуд. Но душа наша, хотя и соединена с телом, является самостоятельным духовным существом, отличным и независимым от тела по своему бытию и существу, и не может подлежать разрушению: она бессмертна.

Душа человеческая есть не только индивидуальное, мыслящее и действующее, но и самосознательное личное существо. На все наши мысли, желания, стремления - словом, на всю нашу умственную и нравственную жизнь и деятельность мы налагаем печать нашего самосознания, делаем ее нашим личным достоянием.

Мы сознаем себя непрерывно и неизменно одним и тем же существом от первого пробуждения в нас сознания и до последнего момента нашей жизни; мы постоянно отличаем себя от всего, что вне нас и что не является нами. Если индивидуальная жизнь свойственна еще в низшей степени и всем животным, то личная самосознательная жизнь принадлежит на земле исключительно человеку: животные живут как бы во сне, жизнь их сливается с жизнью природы.

Один человек является существом личным, всегда и во всем проявляющим и сохраняющим свое "я"; свет самосознания озаряет и освещает весь путь, все течение его жизни, дает ему возможность различать себя и свое "я" от других и от того, что не принадлежит ему. Весь запас и все содержание жизни, выработанное им на земле, составляет неотъемлемое личное его достояние, с которым он перейдет и за пределы гроба - в вечность.

По смерти человека, то есть, вернее, по смерти тела человека, душа его не перестает существовать: она вступает только в новую форму существования - существование для себя, а не для других. Вот перед нами лежит умерший человек: вместе с его смертью прекратилась душевная жизнь, проявлявшаяся при посредстве тела. Умерший уже не смеется и не говорит, глаза его ничего не видят, он не может отвечать на наши вопросы и просьбы - одним словом, исчез всякий след прежней жизни.

Если доверять только непосредственному свидетельству чувств, то как не сказать, что и душа его точно также мертва, как и тело! Однако односторонность и поспешность этого суждения вполне очевидна. В самом деле, всякий человек знает, что он может проявлять себя перед другими, сообщать им свои мысли и чувства посредством тела: при помощи звуков, различных телодвижений и т. п. Но он знает в тоже время, что он существует сам по себе и помимо этих видимых знаков. Мало того, он может даже сам по себе думать и чувствовать противное тому, что обнаруживает своими телодвижениями и словами.

Например, комический актер может находиться в печальном настроении духа вследствие каких- нибудь личных неприятных обстоятельств; между тем другим он кажется веселым. Поэтому необходимо различать жизнь для себя и жизнь для других. Жизнь для себя устроена так, что каждый из нас знает ее только сам в себе и по себе. Другим она может становиться известной только при посредстве телесных знаков, то есть всякий другой узнает жизнь чужой души лишь такой, какой она существует для других, а не для себя.

Вот почему людям часто приходится жаловаться на то, что они не могут показать и выразить вполне другим, например, любимому человеку или не до-веряющему судье, свое внутреннее расположение, все движения своего сердца так, чтобы другие могли узнать и понять их вполне. Итак, мы имеем право сказать, что со смертью человека прекращается его жизнь для других; но не имеем никакого основания утверждать, что она перестала существовать и сама по себе и для себя. Такое заключение было бы, по меньшей мере, поспешно. Объясним это примером. Мы слушаем игру отличного скрипача, видим его движения по струнам. Если же скрипка оказывается плохой, мы уже не восхищаемся его игрой. Без исправной скрипки он не может хорошо играть. Но имеем ли мы право делать заключение, что музыкальная способность и искусство умерли в нем вместе с порчей его скрипки? Кто знает, не найдет ли он когда-нибудь лучшей скрипки и не явится ли тогда еще лучшим скрипачом?