Но в последнем случае эта деятельность отнюдь не может проистекать вне их (она обратилась бы в таком случае в ничто): как деятельность или состояние нескольких индивидуальных субстанций она выражает только образ или форму их существования. Этот принцип предостерегает нас от принятия абстрактных понятий за живые существа (а это делается очень часто). Ни лошадь, ни государство, ни человек не суть живые субстанции - это только формы существования многих естественных и духовных единиц. Так что если под влиянием чего-либо эти единицы изменят свои прежние взаимоотношения на новые, то разрушение старой формы их существования - то есть изменение образа внешнего их проявления - ничем не будет угрожать их собственному существованию, не зависящему от этих форм и отношений.

Второй принцип заключается в следующем. Мир развивается в целесообразном порядке от несовершенного к совершенному. Этот принцип действует как в природе, так и в истории человечества. Допуская развитие, мы обязательно должны допустить порядок и законы, по которым оно совершается; а допуская порядок и законы, должны иметь представление и о цели развития, потому что закон и порядок нельзя представить себе без цели. Порядок или закон развития, не имеющие цели, - бессмыслица, пустая мечта философски неразвитых умов. Отрицание целесообразности развития лишает нас возможности разумного объяснения явлений физического и нравственного мира.

Если нам нужна, положим, пшеница или рожь, то мы не берем для этого углерод, водород, кислород и т.п.; поскольку таким путем мы никогда не добудем ни одного колоса.

Мы берем для этого ближайшую предшествующую ступень, которая также, в свою очередь, есть уже результат определенного развития, - берем, одним словом, зерно и из него уже получаем колос.

На этом же принципе основывается вся педагогика. Воспитатель никогда не достигнет своей цели, если не будет подготавливать постепенно успехов своих учеников или если будет игнорировать подготовку, данную временем и обстоятельствами. Короче говоря, этот принцип имеет применение везде и во всем.

Четвертый принцип, который необходимо упомянуть, не может рассчитывать на такое же единогласное признание, как первые три, хотя он подтверждается весьма многими опытами. Здесь мы должны допустить, что ничто не теряется и не пропадает из приобретенного содержания жизни. Под "приобретенным" мы подразумеваем то, что получено нами в течение нашей жизни, в противоположность тому, что нам дано при рождении. Под "содержанием" жизни мы понимаем все то, что существует в нашей душе в качестве восприятия, чувствования, желания, представления, понятия: сюда следует отнести не только то, что сделалось сознательным, но и то, что никогда не доходило до сознания. Все это приобретенное содержание жизни не может, согласно четвертому принципу, подлежать потере, не может исчезнуть.

Разъяснение четвертого принципа

Четвертый принцип встречает против себя несколько возражений, которые нам необходимо опровергнуть, чтобы отстоять его состоятельность.

Возражение, основанное на факте забвения. Против нашего принципа говорит факт забвения. Очень многое из того, что мы прежде знали, даже заучили наизусть, вдруг теряется. К чему все эти повторения, которыми так мучат бедных школьников, если не для предотвращения этой потери? Как часто мы, несмотря на все усилия, не можем припомнить пред-метов, случаев, слов и понятий, бывших нам прежде хорошо известными! Далее известно, что болезни мозга производят необычное повреждение памяти: у больного совершенно исчезают известные сферы воспоминаний. Это может доходить до того, что он не узнает даже своих родных, относясь к ним, как к чужим. Таким образом, опыт, по-видимому, противоречит нашему принципу.

Однако более точное исследование указанных фактов приводит нас все-таки к признанию нашего принципа. В самом деле, забвение вовсе не есть доказательство потери или отсутствия забытого: оно служит доказательством только того, что в данный момент недостает посредства между забытым представлением и настоящим сознанием. Очень часто мы сами не можем припомнить известное событие и потому считаем относящиеся к нему представления забытыми или совершенно исчезнувшими.

Если же кто-то напомнит нам о лицах, принимавших участие в этом событии, или даже о каком- нибудь случайном, побочном обстоятельстве, то забытое вдруг припоминается нами и мы бываем уже в состоянии рассказать событие со всеми подробностями. Недоставало, значит, только посредства между забытым представлением и настоящим сознанием, недоставало того, что мнемонисты называют "мостом". Можно забывать известные представления на целые года и даже на десятки лет, при этом не теряя их из памяти совершенно. Итак, забвение не есть доказательство потери.

Столь же мало доказывается и необходимость многократных повторений. Повторение, очевидно, может вести к чему-нибудь только в том случае, если считавшееся забытым на самом деле укрепилось в душе. Какой-нибудь неправильный глагол мы заучиваем десять раз, но оказывается, что, по крайней мере, восемь раз из десяти он был совершенно забыт нами. Но если бы забвение было совершенно полным и окончательным; если бы оно было подобно исчезновению воды из сосуда с решетчатым дном; то новое наполнение, то есть повторение, производись оно даже миллионы раз, не вело бы решительно ни к чему, и повторение уже не было бы матерью учения. Однако в душе нашей остается многое или, лучше сказать, остается все, но только иногда в столь слабой степени, что не появляется в сознании. Повторением повышается сила и живость представлений.

Наконец и патологический опыт не противоречит утверждению, что все пережитое человеком сохраняется в его памяти. Те же истории болезней говорят нам, что к выздоравливающим возвращались воспоминания. Если бы представления о родных совершенно исчезали, выздоравливающие никогда не могли бы уже признать опять своих родных за родных, но должны были бы знакомиться с ними снова. Если же воспоминание о родных возвращается к ним, значит, оно не было потеряно - недоставало только посредника, моста.

Эти патологические состояния доказывают, что здоровое или болезненное состояние мозга является существенным условием для нашей способности припоминания. Это, впрочем, происходит не потому, что воспоминания гнездятся в мозгу, а потому, что душа наша - единственная носительница всех представлений - действует под влиянием мозга. Так, скрипач может играть на скрипке только тогда, когда она вполне исправна, причем, однако, никто не скажет, чтобы музыкальное искусство его заключено было в дереве или в струнах скрипки. И несмотря на то, что к неизлечимым больным не возвращается воспоминание, это еще не доказывает действительности потери его, но только доказывает то, что нервы не возвращаются в прежнее состояние, чтобы быть посредником между представлением и душой и тем вызывать воспоминание.