Четвертый принцип встречает против себя несколько возражений, которые нам необходимо опровергнуть, чтобы отстоять его состоятельность.

Возражение, основанное на факте забвения. Против нашего принципа говорит факт забвения. Очень многое из того, что мы прежде знали, даже заучили наизусть, вдруг теряется. К чему все эти повторения, которыми так мучат бедных школьников, если не для предотвращения этой потери? Как часто мы, несмотря на все усилия, не можем припомнить пред-метов, случаев, слов и понятий, бывших нам прежде хорошо известными! Далее известно, что болезни мозга производят необычное повреждение памяти: у больного совершенно исчезают известные сферы воспоминаний. Это может доходить до того, что он не узнает даже своих родных, относясь к ним, как к чужим. Таким образом, опыт, по-видимому, противоречит нашему принципу.

Однако более точное исследование указанных фактов приводит нас все-таки к признанию нашего принципа. В самом деле, забвение вовсе не есть доказательство потери или отсутствия забытого: оно служит доказательством только того, что в данный момент недостает посредства между забытым представлением и настоящим сознанием. Очень часто мы сами не можем припомнить известное событие и потому считаем относящиеся к нему представления забытыми или совершенно исчезнувшими.

Если же кто-то напомнит нам о лицах, принимавших участие в этом событии, или даже о каком- нибудь случайном, побочном обстоятельстве, то забытое вдруг припоминается нами и мы бываем уже в состоянии рассказать событие со всеми подробностями. Недоставало, значит, только посредства между забытым представлением и настоящим сознанием, недоставало того, что мнемонисты называют "мостом". Можно забывать известные представления на целые года и даже на десятки лет, при этом не теряя их из памяти совершенно. Итак, забвение не есть доказательство потери.

Столь же мало доказывается и необходимость многократных повторений. Повторение, очевидно, может вести к чему-нибудь только в том случае, если считавшееся забытым на самом деле укрепилось в душе. Какой-нибудь неправильный глагол мы заучиваем десять раз, но оказывается, что, по крайней мере, восемь раз из десяти он был совершенно забыт нами. Но если бы забвение было совершенно полным и окончательным; если бы оно было подобно исчезновению воды из сосуда с решетчатым дном; то новое наполнение, то есть повторение, производись оно даже миллионы раз, не вело бы решительно ни к чему, и повторение уже не было бы матерью учения. Однако в душе нашей остается многое или, лучше сказать, остается все, но только иногда в столь слабой степени, что не появляется в сознании. Повторением повышается сила и живость представлений.

Наконец и патологический опыт не противоречит утверждению, что все пережитое человеком сохраняется в его памяти. Те же истории болезней говорят нам, что к выздоравливающим возвращались воспоминания. Если бы представления о родных совершенно исчезали, выздоравливающие никогда не могли бы уже признать опять своих родных за родных, но должны были бы знакомиться с ними снова. Если же воспоминание о родных возвращается к ним, значит, оно не было потеряно - недоставало только посредника, моста.

Эти патологические состояния доказывают, что здоровое или болезненное состояние мозга является существенным условием для нашей способности припоминания. Это, впрочем, происходит не потому, что воспоминания гнездятся в мозгу, а потому, что душа наша - единственная носительница всех представлений - действует под влиянием мозга. Так, скрипач может играть на скрипке только тогда, когда она вполне исправна, причем, однако, никто не скажет, чтобы музыкальное искусство его заключено было в дереве или в струнах скрипки. И несмотря на то, что к неизлечимым больным не возвращается воспоминание, это еще не доказывает действительности потери его, но только доказывает то, что нервы не возвращаются в прежнее состояние, чтобы быть посредником между представлением и душой и тем вызывать воспоминание.

Возражение аналогии о тленности всех вещей. Но некоторые считают невозможным, чтобы представления сохранялись в нас долго и чтобы они совсем не терялись. То, что представления возобновляются, то есть старые заменяются новыми; еще находят естественным. Однако то, что они могут оставаться твердыми и неизменными, кажется невозможным. Ведь мы видим ежедневно на опыте, что молоко не может оставаться свежим даже в течение нескольких дней, что самое здоровое и хорошее мясо скоро начинает портиться и разлагаться. Не могут же представления ума составлять в этом случае совершенного исключения. Именно поэтому еще Платон говорил о тленности представлений как о явлении совершенно естественном и неизбежном.

Против этого можно выставить и факты, и внутренние основания. Начнем с последних. Указанные выше разлагающиеся вещества не есть субстанции в строгом смысле: это только скопление субстанций, при разложении распадающееся и уничтожающее то соединение, в котором субстанции находились случайно. Ведь кислороду нет необходимости существовать с азотом и углеродом и фосфорнокислой известью непременно в форме молока: он может существовать также или сам по себе или в других многочисленных соединениях. Поэтому, если сила, приведшая его в упомянутое соединение, перестает действовать, то другие силы переводят его в другие соединения.

Совсем другое - представления души. Это не форма соединения нескольких субстанций, а отправления в одной и той же субстанции, точнее в душе. Поскольку сама душа проявляет в них свое существо, то каким образом они могли бы быть разложены или отняты от нее? A priori нельзя указать никакого основания, которое делало бы необходимой или вероятной потерю представлений. Единственное основание тленности и перехода вещей из одного состояния в другое доказывает всегда только факт, что та или иная вещь есть просто акциденция (случайная и временная форма проявления) нескольких субстанций и потому должна снова исчезнуть с действительным или возможным разъединением этих субстанций, как исчезают, например, организмы - то есть растения и животные - с разъединением соединенных в них субстанций. Допускать же исчезновение самой субстанции невозможно; а потому нет никакого основания для доказательства исчезновения внутренней деятельности известной субстанции, в данном случае представлений в душе.

Остается, таким образом, только опыт; но именно опыт показывает противоположное. Забвение, как мы уже видели, есть не более чем удаление представления в бессознательную область души - в состояние связанности и задержки, из которого, однако, представление может во всякое время снова войти в сознание, коль скоро представится для этого возможность. Поэтому забвение есть явление, повторяющееся ежеминутно. Ведь говорим мы или думаем, мы постоянно переходим все к новым и новым представлениям, причем представления, имевшиеся у нас прежде, становятся на время несознаваемыми.

Но подобно тому, как мы легко можем припомнить, о чем думали несколько минут назад, точно так же мы можем, хотя и с меньшей легкостью, припомнить свои мысли, виденное или слышанное нами несколько лет или десятков лет назад. Время имеет здесь значение лишь постольку, поскольку произошедшие некогда события отодвигает на задний план. Итак, на опыте мы не видим совершенного исчезновения представлений; напротив, опыт доказывает, что представления сохраняются в нашей душе.

Но если бы даже большая часть представлений навсегда погрузилась в область несознаваемого и потому вовсе не существовала бы для нас, все-таки осталась бы еще лучшая часть представлений, чувствований и стремлений, которые, как всякому известно, сопровождают нас в течение всей нашей жизни и делают нас личностью. Потому что только вследствие непрерывного развития нашего мышления мы достигаем единства нравственной жизни, характера, религиозного настроения, научного образования. Поэтому хотя бы для нас и пропадали многие элементы нашей жизни, не использованные нами, все-таки у нас оставалась бы еще значительная часть приобретенного содержания жизни, которая была бы спасена нами от крушения.

Здесь повторяется то же самое, что бывает с вещами, которыми мы хотя и обладаем, но которые положены нами неизвестно куда. Потерянная книга, например, не исчезла по какому-то волшебству, а лежит в таком месте, где мы не догадываемся искать ее. Но мы все-таки найдем ее когда-нибудь.