Возражение аналогии о тленности всех вещей. Но некоторые считают невозможным, чтобы представления сохранялись в нас долго и чтобы они совсем не терялись. То, что представления возобновляются, то есть старые заменяются новыми; еще находят естественным. Однако то, что они могут оставаться твердыми и неизменными, кажется невозможным. Ведь мы видим ежедневно на опыте, что молоко не может оставаться свежим даже в течение нескольких дней, что самое здоровое и хорошее мясо скоро начинает портиться и разлагаться. Не могут же представления ума составлять в этом случае совершенного исключения. Именно поэтому еще Платон говорил о тленности представлений как о явлении совершенно естественном и неизбежном.

Против этого можно выставить и факты, и внутренние основания. Начнем с последних. Указанные выше разлагающиеся вещества не есть субстанции в строгом смысле: это только скопление субстанций, при разложении распадающееся и уничтожающее то соединение, в котором субстанции находились случайно. Ведь кислороду нет необходимости существовать с азотом и углеродом и фосфорнокислой известью непременно в форме молока: он может существовать также или сам по себе или в других многочисленных соединениях. Поэтому, если сила, приведшая его в упомянутое соединение, перестает действовать, то другие силы переводят его в другие соединения.

Совсем другое - представления души. Это не форма соединения нескольких субстанций, а отправления в одной и той же субстанции, точнее в душе. Поскольку сама душа проявляет в них свое существо, то каким образом они могли бы быть разложены или отняты от нее? A priori нельзя указать никакого основания, которое делало бы необходимой или вероятной потерю представлений. Единственное основание тленности и перехода вещей из одного состояния в другое доказывает всегда только факт, что та или иная вещь есть просто акциденция (случайная и временная форма проявления) нескольких субстанций и потому должна снова исчезнуть с действительным или возможным разъединением этих субстанций, как исчезают, например, организмы - то есть растения и животные - с разъединением соединенных в них субстанций. Допускать же исчезновение самой субстанции невозможно; а потому нет никакого основания для доказательства исчезновения внутренней деятельности известной субстанции, в данном случае представлений в душе.

Остается, таким образом, только опыт; но именно опыт показывает противоположное. Забвение, как мы уже видели, есть не более чем удаление представления в бессознательную область души - в состояние связанности и задержки, из которого, однако, представление может во всякое время снова войти в сознание, коль скоро представится для этого возможность. Поэтому забвение есть явление, повторяющееся ежеминутно. Ведь говорим мы или думаем, мы постоянно переходим все к новым и новым представлениям, причем представления, имевшиеся у нас прежде, становятся на время несознаваемыми.

Но подобно тому, как мы легко можем припомнить, о чем думали несколько минут назад, точно так же мы можем, хотя и с меньшей легкостью, припомнить свои мысли, виденное или слышанное нами несколько лет или десятков лет назад. Время имеет здесь значение лишь постольку, поскольку произошедшие некогда события отодвигает на задний план. Итак, на опыте мы не видим совершенного исчезновения представлений; напротив, опыт доказывает, что представления сохраняются в нашей душе.

Но если бы даже большая часть представлений навсегда погрузилась в область несознаваемого и потому вовсе не существовала бы для нас, все-таки осталась бы еще лучшая часть представлений, чувствований и стремлений, которые, как всякому известно, сопровождают нас в течение всей нашей жизни и делают нас личностью. Потому что только вследствие непрерывного развития нашего мышления мы достигаем единства нравственной жизни, характера, религиозного настроения, научного образования. Поэтому хотя бы для нас и пропадали многие элементы нашей жизни, не использованные нами, все-таки у нас оставалась бы еще значительная часть приобретенного содержания жизни, которая была бы спасена нами от крушения.

Здесь повторяется то же самое, что бывает с вещами, которыми мы хотя и обладаем, но которые положены нами неизвестно куда. Потерянная книга, например, не исчезла по какому-то волшебству, а лежит в таком месте, где мы не догадываемся искать ее. Но мы все-таки найдем ее когда-нибудь.

Что же касается тех вещей, в которых мы всегда имеем нужду и которые поэтому мы содержим в большем порядке и исправности, то они находятся у нас всегда под руками. Они-то и составляют наше лучшее достояние, так что для нас было бы уже достаточно обладать только этими вещами, даже если бы пропавшие вещи действительно пропали совсем. Но, как уже было сказано, мы не допускаем этого и утверждаем, что ни внутренними основаниями, ни на опыте нельзя доказать, чтобы мы потеряли хоть какой-нибудь элемент из содержания нашей жизни.

Возражение, основанное на предположении о способе сохранения представлений. Против того, что происходящее с нами навсегда остается в нашей памяти, можно было бы еще возразить, что сохраняются только те представления, которые время от времени возобновляются, а остальные мало-помалу совсем тускнеют и блекнут, заменяясь новыми. Наши представления сравнивают в этом отношении, например, с домом, который временами подновляют свежей краской, отчего он может казаться постоянно новым, или с картинами, написанными непрочными красками, или, наконец, с фотографическими изображениями, постепенно тускнеющими и совсем исчезающими.

Но эти сравнения лишь метафоры, а не аналогии. Краски и фотографические изображения есть скопления субстанций на полотне или бумаге, которые могут опять разложиться, то есть, переменить свое местонахождение, не исчезая, однако, совершенно. Представления же не состоят из субстанций, а есть отправления единичной субстанции - души - и потому не могут быть удалены или отрешены от нее, подобно самостоятельным существам.

Кроме того, можно доказать еще косвенным образом неосновательность допущения, будто сохраняются только представления возобновляемые. В самом деле, допущение того, будто представления могут быть обновляемы часто повторяющимся процессом представления, было бы еще, пожалуй, мыслимо относительно тех предметов, которые мы можем иметь перед глазами, по нашему желанию. Что же касается давно умерших людей и давно прошедших событий, то здесь повторительный процесс представления имел бы последствием не укрепление представления, а только бесполезное и непроизводительное расходование силы; потому что возможности и средств для возобновления представлений, относящихся к лицам и событиям, уже не существующим, нет.

Допустить же, что самим процессом повторного представления старая информация заменяется новой, нельзя - это противоречит здравому смыслу. Ведь новое представление пришлось бы все-таки составлять на основании старого, так что оно было бы схоже с ним до неразличимости. Значит, мы все-таки имели бы нужду в старом представлении, настолько сильным, чтобы образовать новое, совершенно сходное с ним, без нового созерцания тех предметов, которым оно обязано своим происхождением. А если оно было еще так живо, то его незачем было и заменять, а следовало, лучше довольствоваться им. Если же оно уже не имеет этой силы, то новые представления, не делаясь новыми и свежими, будут иметь только бледный и обветшалый облик старых представлений; потому-то и в этом случае старое представление ничем не хуже, если не лучше, нового.

Но опыт прямо противоположен приведенным выше плохим сравнениям. Кому не приходилось слышать от стариков, что самые ранние воспоминания их юности представляются их душе с чрезвычайной живостью и явственностью? Кроме того, есть еще и другие явления (правда, реже наблюдаемые), подтверждающие наш принцип.

Обыкновенно мы имеем о лицах, с которыми общаемся очень часто, весьма смутные представления, в чем легко убедиться, если мы попытаемся подробно описать или нарисовать их наружность. Действительное же созерцание известного лица мы находим всегда более ясным и отчетливым, нежели тот образ, который мы носим в воспоминании о нем.