Приведем несколько отрывков из писаний святителя московского Филарета.

"Есть в христианстве люди, которые сами себя лишают утешения молиться за усопших. Какие это люди? Без сомнения, те, которые, приметным или неприметным для себя образом, больше любят умствовать, нежели веровать. Почему не приемлют они молитв за усопших? Не видно другой тому причины, кроме той, что непонятно, как действие молитвы простираться может так далеко, даже из одного мира в другой, из видимого в невидимый. Человека, рассуждающего таким образом, спросил бы я: "Понятно ли обыкновенному разуму действие молитвы человека, живущего за другого? Особенно если молитва приносится за отсутствующего, впрочем, даже за присутствующего; но приносится для того, чтобы испросить что-либо духовное. Например, прощение грехов, исправление от пороков, укрощения страстей, просвещение, утверждение в добродетели.

Две души, каждая со своим собственным умом, волей, склонностями, свободой, не являются ли одна для другой двумя отдельными мирами - отдельными тем более, что они разделены телами? Как же молитва одной простирает свое действие на другую? Пусть отвечают на эти вопросы, как хотят. Если возьмутся изъяснить, как расстояние между существом и свободой не мешает действовать молитве за живых, этим самым объяснится, как то же расстояние не мешает молитве за усопших. Если скажут, что действие молитвы за живых возможно, хотя необъяснимо разумом, то я скажу: не отвергайте же и действия молитвы за усопших потому только, что оно необъяснимо или таковым кажется".

"Всепроницающая премудрость Божья в божественном Писании не провозглашает довольно громко заповеди молиться за усопших, может быть, для того, чтобы, в надежде на эту помощь, не обленились живущие и не перестали стремиться до телесной смерти со страхом строить свое спасение. Но когда и не возбраняется такого рода молитва, не значит ли это, что еще позволяет бросать, хотя и не всегда решительно, надежный, спасительный канат отторгшимся от берега жизни временной, но не достигшим вечного пристанища душам, которые между смертью телесной и последним Судом Христовым зыблются над бездной, то возвышаясь благодатью, то низводясь останками поврежденной природы, то восторгаясь божественным желанием, то запутываясь в грубой, еще не совсем совлеченной одежде земных помыслов?". 64

Если возможна была проповедь находящимся в аду духам (1 Петр. 3:19), проповедь, конечно, не бесцельная и не бесследная, то почему же не может быть возможна и действительна молитва за умерших, которые всегда живы для милосердия Божьего?

64. Свт. Филарет, митрополит Московский и Коломенский. Сочинения. М. 1877. Слово на освящение храма Святого Духа на Московском Даниловском кладбище. 25 сентября 1832 Г. Том III. С. 209, 210, 212.

Самоубийство

Выше мы имели дело с теоретическим отрицанием бессмертия души человеческой и будущей жизни. Теперь мы переходим к практическому отрицанию бессмертия, выражающемуся в самоубийстве. К несчастью, последнего рода

отрицание бессмертия души человеческой заявляет себя довольно громко в наше время. На наших глазах число случаев самоубийства возросло в такой степени, что это печальное явление сделалось, по справедливости, знамением нашего времени. Характерно, что почти общим мотивом, приводящим к самоубийству, слышится одно: "Жизнь надоела - не стоит жить". Без сомнения, это явление имеет связь с духом нашего времени.

На первой странице нашего сочинения мы сказали, что мысль о необходимости самоубийства для многих - последнее словом пантеистической и пес-симистической философии, представителями которой являются, в частности, Шопенгауэр и Гартман. По их учению, бытие хуже и ниже небытия. Всякая индивидуальная жизнь есть зло и бедствие; источник всех бедствий жизни заключается не иначе как в самой жизни. Поэтому конечной целью жизни и деятельности всякого человека должно быть уничтожение самой основы всякой жизни.

Мораль, вытекающая из этого учения, проста: призыв к самоубийству в той или другой форме и указание средства для совершения наиболее радикального самоубийства, захватывающего саму основу индивидуального бытия. Это мы видим в нравственном учении Шопенгауэра, представляющего человеку один идеал и одну добродетель - погашение индивидуальной воли к жизни, а значит, полное самоуничтожение, бесповоротное и безысходное. То же самое сквозит и в практической философии Гартмана, полагающей конечную цель и человека, и всего мира в достижении безболезненное состояния успокоенности через погашение воли и прекращение бытия.

Мы не хотим, конечно, сказать, что все самоубийства происходили вследствие сознательного усвоения этого пессимистического учения, этого нового буддизма в христианском мире. Но дело в том, что основной тон этого безотрадного учения совпадает с основным направлением нашего времени и служит его выражением. Жажда удовольствий, усиленная погоня за роскошью, преследование исключительно практических интересов - вот явления, характеризующие нравы современного общества. Поэзия, искусство и все идеальное, духовное не во вкусах нашего времени.

Теперь человек (если он истинный сын практического, положительного века) ищет обыкновенно везде и во всем, под разными видами, прежде всего "хлеба" - то есть, материальных благ и наслаждений. Отсюда и совершенное равнодушие к высшим целям жизни, ко всему, что придает ей настоящую цену и смысл, что питает и поддерживает ее; и в конце концов - равнодушие к самой жизни, к этому бесцветному и бесцельному существованию. И вот "больной сын больного века", разочаровавшийся в жизни, накладывает на себя руки, оставляя нам в назидание свою горькую исповедь: "Жизнь надоела - не стоит жить".

"Мне, пожалуй, укажут, что в наш век убивают себя и люди никогда не занимавшиеся высшими вопросами; тем не менее, убивают себя загадочно, безо всякой видимой причины. Мы, действительно, видим очень много (а обилие это опять-таки своего рода загадка) самоубийств странных и загадочных, сделанных вовсе не по нужде, не по обиде, без всяких видимых причин, вовсе не вследствие материальных недостатков, оскорбленной любви, ревности, болезни, ипохондрии или сумасшествия, а так, неизвестно почему совершившихся.