другому переводу, причем не всегда даже к христианскому. Надо также принять во

внимание, что окончательный текст Библии на иврите был установлен раввинатом

спустя столетие после Христа, так что это не текст, который существовал задолго

до Него190. Некоторые места,

может быть, были недопоняты; во всяком случае, окончательная редакция

еврейского текста отстоит от первоначальных записей на много столетий. Поэтому

нам очень важно более широко смотреть на эти тексты.

Если теперь перенестись из Ветхого Завета в Новый, то здесь мы тоже можем

увидеть нечто похожее на то, что я говорил о метаистории первых глав Библии и

об истории Ветхого Завета в целом. Евангелие, конечно, не метаистория, но оно

нечто совершенно особенное и единственное. Это момент, когда Живой Бог—

среди людей, которые, правда, в малом числе, но Его узнали, Его приняли и стали

Его учениками и среди которых Он установил новое Царство, новую Жизнь.

После смерти и Воскресения Христова существует та же самая община, те же

самые двенадцать учеников, которые говорят о себе словами святого Иоанна

Богослова: о том, что мы слышали, что видели своими очами и что осязали руки

наши, мы видели и свидетельствуем (1Ин1:1—2). Они свидетели в

том смысле, что они видели, они свидетели в том смысле, что они слышали,

переживали, Христос был среди них, они в Нем увидели воплощенного Бога, они

узнали Бога во Христе.

Возьмите, например, чудо Преображения. Ученики увидели Христа, Каким никогда

Его раньше не видывали: просиявшего Божественным светом. И если взять икону

Преображения, не рублевскую, а Феофана Грека, то мы видим, что Он весь сияет,

одежда Его бела, как снег, из Него струится свет, который доходит не только до

учеников, но и до всего, что окружает Его, и касается камней, растений, и из

каждого камня, каждого растения свет брызжет. Это Преображение—

преображение не только Христа, но видение того, каково должно быть преображение

всего мира. Евангелие в этом отношении является как бы с начала до конца