Metropolitan Anthony of Sourozh. Transaction

что такое жизнь и что такое смерть и каков долг живых по отношению к живым

людям, какие бы ни были обстоятельства.

Второе воспоминание— разговор времен гражданской или конца первой

мировой войны между двумя девушками; брат одной, который приходился женихом

другой, был убит. Новость дошла до невесты, она пришла к своей подруге, его

сестре, и сказала: «Радуйся, твой брат погиб, геройски сражаясь за Родину». Это

опять-таки показало мне величие человеческой души, человеческого мужества,

способность противостать не только опасности, страданию, жизни во всем ее многообразии,

всей ее сложности, но и смерти в ее голой остроте.

И тогда (и это следует продумать гораздо глубже, чем сумел сделать я, но я

это очень остро пережил сердцем на протяжении прошедшей Страстной седмицы),

если Христос— дверь, открывающаяся на вечность, Он есть смерть наша. И

это можно даже подтвердить отрывком из Послания к Римлянам, который читается

при крещении: там говорится, что мы погрузились в смерть Христову, чтобы

восстать с Ним (Рим6:3—11). И другим местом Послания, которое говорит,

что мы носим в теле своем мертвость Христову (2Кор4:10). Он—

смерть, и Он— сама Жизнь и Воскресение.

Смерть отца

И еще последний образ: смерть моего отца. Он был тихий человек, мало

говорил, мы редко общались. На Пасху ему стало нехорошо, он прилег. Я сидел

рядом с ним, и впервые в жизни мы говорили с полной открытостью. Не слова наши

были значительны, а была открытость ума и сердца. Двери открылись. Молчание

было полно той же открытости и глубины, что и слова. А затем настала пора мне

уйти. Я попрощался со всеми, кто был в комнате, кроме отца, потому что

чувствовал, что, встретившись так, как мы встретились, мы больше не можем

разлучиться. Мы не простились. Не было сказано даже «до свидания», «увидимся»;

мы встретились— и это была встреча навсегда. Он умер в ту же ночь. Мне

сообщили, что отец умер; я вернулся из госпиталя, где работал; помню, я вошел в