Metropolitan Anthony of Sourozh. Transaction
что такое жизнь и что такое смерть и каков долг живых по отношению к живым
людям, какие бы ни были обстоятельства.
Второе воспоминание— разговор времен гражданской или конца первой
мировой войны между двумя девушками; брат одной, который приходился женихом
другой, был убит. Новость дошла до невесты, она пришла к своей подруге, его
сестре, и сказала: «Радуйся, твой брат погиб, геройски сражаясь за Родину». Это
опять-таки показало мне величие человеческой души, человеческого мужества,
способность противостать не только опасности, страданию, жизни во всем ее многообразии,
всей ее сложности, но и смерти в ее голой остроте.
И тогда (и это следует продумать гораздо глубже, чем сумел сделать я, но я
это очень остро пережил сердцем на протяжении прошедшей Страстной седмицы),
если Христос— дверь, открывающаяся на вечность, Он есть смерть наша. И
это можно даже подтвердить отрывком из Послания к Римлянам, который читается
при крещении: там говорится, что мы погрузились в смерть Христову, чтобы
восстать с Ним (Рим6:3—11). И другим местом Послания, которое говорит,
что мы носим в теле своем мертвость Христову (2Кор4:10). Он—
смерть, и Он— сама Жизнь и Воскресение.
Смерть отца
И еще последний образ: смерть моего отца. Он был тихий человек, мало
говорил, мы редко общались. На Пасху ему стало нехорошо, он прилег. Я сидел
рядом с ним, и впервые в жизни мы говорили с полной открытостью. Не слова наши
были значительны, а была открытость ума и сердца. Двери открылись. Молчание
было полно той же открытости и глубины, что и слова. А затем настала пора мне
уйти. Я попрощался со всеми, кто был в комнате, кроме отца, потому что
чувствовал, что, встретившись так, как мы встретились, мы больше не можем
разлучиться. Мы не простились. Не было сказано даже «до свидания», «увидимся»;
мы встретились— и это была встреча навсегда. Он умер в ту же ночь. Мне
сообщили, что отец умер; я вернулся из госпиталя, где работал; помню, я вошел в