братья и сестры. Да, есть братья близкие и сестры близкие, есть и далекие, но

не нам судить. В начале книги Бытия мы видим, что одного брата звали Авелем, а

другого— Каином. Каин убил Авеля, но Авель не противился… И в течение

всей истории нашей христианской веры у всякой жертвы, у всякого мученика была

власть именем Божиим прощать. Как Христос сказал: Прости им, Отче, они не

знают, что творят…

Вот начало, два первых слова, с которыми мы приступаем к нашему Богу и Отцу.

И то, что мы будем говорить дальше об имени Божием, о Царстве Божием, о воле

Божией, имеет настоящий смысл, только если мы взываем изнутри хотя бы

зачаточного сыновства, хотя бы стремясь соединить свою волю с волей Спасителя

Христа, свои мысли и чувства с мыслями и чувствами Христа, Сына Божия, ставшего

Сыном Человеческим.

Да святится имя Твое: пусть Твое имя, Господи, будет предметом

поклонения, пусть это имя будет святыней в сердцах, в мыслях, на устах людей,

пусть Твое имя, как пламя, зажигает человеческие души и превращает каждого

человека во всем его существе— духом, душой и телом— как бы в

купину неопалимую (Исх3:2), которая горит Божественным огнем, сияет

Божеством и остается несгораемая, потому что Бог не питается веществом, которое

Он претворяет в Божественную жизнь.

Почему же мы говорим об имени, а не о Боге? Потому что имя—

единственное, что нам доступно. В еврейской древности считалось, что имя и тот,

кого оно отображает, тождественны: знать имя означало понять самое существо

данной твари или, сколько возможно, и Творца. В Ветхом Завете имя Божие не

произносилось, оно обозначалось письменно четырьмя буквами ()213, которые мы произносим для удобства как

Яхве, но прочесть их, произнести их мог только ветхозаветный

Первосвященник, который знал тайну этого имени. И Маймонид, еврейский богослов

XIIвека в Испании, писал, что, когда собирался народ в иерусалимском

храме, когда пели Богу и молились Ему, Первосвященник перегибался через край