мучительную солидарность грешников, сознающих себя таковыми,— и

составляет наше единство, выражает нашу жизнь во Христе и позволяет нам жить в

Нем. Христос, соединивший нас в Себе, призывает нас жить Его жизнью. Он

предлагает нам полноту вечности, но вместе с тем, пока мы живем на земле, наша

судьба может быть лишь судьбой Христа: как Меня послал Отец, так и Я посылаю

вас— как овец среди волков (Ин20:21; Мф10:16). Христос

уже пришел, все уже завершено, но это завершение должно проявиться через нас

динамически, через борьбу, устремленность, которая перестанет лишь с

пришествием Христовым. Мы тоже должны принять слово Христа, обращенное к Иоанну

и Иакову, когда они просили у Него сесть по правую и левую руку от Него в Его

Царствии: Можете ли пить чашу, которую Я пью? (Мк10:38)— то

есть готовы ли вы погрузиться в тот ужас, который отныне принадлежит Мне:

Страсть, крест, смерть, сошествие во ад? Эти вопросы Он ставит всем нам: готовы

ли мы отозваться? Мы не можем принять все это, если не прикоснемся хотя бы

края, грани вечной жизни. Потому что погрузиться в смерть, не имея предвкушения

вечной жизни, нам страшно, мы не сумели бы этого сделать…

Если мы— христиане, мы должны опытно знать, что жизнь победила

смерть, что мы воскресли, что мы разделяем со Христом все, что Он есть, потому

что Он разделил с нами все, чем являемся мы. Мы, христиане,— люди

Незаходящего Дня, Восьмого Дня. Мы уже принадлежим грядущему Царству. В

Литургии есть абсурдное как будто выражение, которым мы просим у Бога дать нам

участвовать сегодня в Его грядущем Царстве45. Грамматически— это безумие. Но

это— безумие Креста, безумие Евангелия, безумие христианского опыта. Мы знаем,

мы уже знаем, мы не могли бы совершать Евхаристию без этого знания,

мы не могли бы благодарить Бога за всю человеческую историю перед лицом ее

ужаса и трагизма. Не актом доверчивости, но в таинстве веры мы знаем, что

победа уже одержана, что всякое страдание уже побеждено, что

всякая смерть имеет смысл, что всякая трагедия не то что превзойдена, а