Metropolitan Anthony of Sourozh. Transaction

не Он? Напрасны тогда все годы подвижнической, нечеловеческой жизни в пустыне,

отказ от себя, вследствие которого Писание называет его гласом вопиющего в

пустыне (Мф3:3), даже не пророком, говорящим во имя Божие, но голосом

Божиим, который звучит через человека, настолько отождествившегося с этим

голосом, что уже неважно, Иоанн то или кто-то иной,— говорит лишь Бог. А

теперь это стояние перед смертью: если Иисус из Назарета действительно Тот, все

это стоило делать, но если Он не Тот, тогда Иоанн обманут Самим Богом. Как и

Наталья, окутанная безмолвием ночи и одиночеством, Пророк не получил никакого

ответа, вернее, получил ответ, достойный пророка: «Пойдите, скажите Иоанну, что

вы видели,— слепые видят, хромые ходят, нищие благовествуют, блажен, кто

не соблазнится о Мне». В темнице, где его ждет смерть, он должен стать перед

лицом всего своего прошлого и всего настоящего, грядущей своей смерти, одиноко,

с полной, самовластной ответственностью человека, во всем величии этого слова.

Наталья тоже не получила никакого ответа. Теперь-то я мог бы ей сказать, что Зоя

была спасена, что ее детям теперь за пятьдесят лет, многое еще мог бы ей

сказать. Но она этого никогда не узнала и была расстреляна среди ночи.

Но в акте предстательства есть еще нечто помимо жертвенности: кроме Голгофы

и Гефсиманского сада есть Воскресение— в меру нашего участия в тайне

Христовой, но и в меру нашего человеческого убожества. Вы наверно помните место

у апостола Павла, где он говорит: уже не я живу, но живет во мне Христос (Гал2:20).

И моментами мы задумываемся: что значат эти слова, что в них содержится? Зоя и

ее дети твердо знают одно: что они живут чужой жизнью, взятой взаймы, их

собственная жизнь кончилась с Натальей, ее жизнь продолжается в их земном

бытии. Они живы— потому что она умерла, она взяла на себя их смерть, она

отдала им свою жизнь. Они живут жизнью, которая целиком принадлежит ей.

Здесь мы можем понять, может быть, на человеческом уровне, в уменьшенном

виде, что-то очень великое, когда речь идет действительно о человеческой

трагедии и о тайне спасения. Мы можем понять также самое жестокое, четкое,