Мы здесь говорим об общих процессах, о характерных явлениях, не абсолютизируя их значения. Разумеется, встречаются люди искусства, которые видят порочность стра­стей и тоскуют по идеалу. Встречаются люди науки, которые видят пределы и ограничен­ность человеческого разума и ищут другого вида духовного гносиса. Мы просто хотим сказать, как трудно богатому войти в Цар­ство Небесное (Мф.19,23), богатому страс­тями и богатому внешними знаниями, которые сплошь и рядом ведут к самомнению.

Менталитет политиков так же трудно уживается с христианством. Основа поли­тики - прагматизм. В политике личность заранее приносится в жертву общим поня­тиям: государству, коллективу, классу и так далее. В политике ставятся конкретные задачи, вырабатывается конкретный план, выбираются конкретные средства к его осу­ществлению.

В христианстве, напротив, самое глав­ное - личность человека, остальное - ситуация, как бы фон бытия. Политик может цитировать Евангелие, посещать богослу­жение, но он вряд ли захочет, чтобы Цер­ковь была по-настоящему свободна и сильна. Политик может покровительствовать Церкви или даже бороться с ней, но он никогда не согласится оставить её в покое. И здесь встречаются свои исключения, но, в общем, политик комфортнее чувствует себя на поле атеизма или скептицизма.

На Земле у Церкви нет союзников, нет такой внешней силы, на которую она могла бы опереться. Но может быть, в этом как раз сила самой Церкви.

Как мы уже говорили, история повторя­ется. Нынешние процессы имеют аналогию в прошлом. Нам хотелось бы провести параллель между состоянием религиозных интересов интеллигенции предреволюци­онных годов Российской Империи и её религиозными настроениями на сегодняшнем витке истории.

Итак, в предреволюционные годы боль­шинство представителей интеллигенции традиционно считало себя христианами. Своё отношение к христианству они обыч­но выражали такими словами: «Христиан­ство - высокое учение; оно содержит в себе благородные идеалы; это - прекрасный путь к самосовершенствованию» - и тому подобное. И в то же время, напомним, среди интеллигенции укоренились отчуждённость и холодное безразличие к Православию и органическая, на первый взгляд непонят­ная, враждебность к Церкви. Интеллигент, считавший себя христианином, говорил: «Я имею собственный взгляд на религию: я принимаю христианство, свободное от суеверия; я не буду бить поклоны головой об пол, у меня своё духовное, внутреннее христианство».

Интеллигенция того времени отличалась широкой эрудицией,- тем более странно, что в вопросах Православия она проявляла поразительное невежество, кастовое высо­комерие и предубеждённость. Увлекаясь европейской философией, интеллигенты начала прошлого века в то же время совер­шенно не знали патристики, в которой могли бы найти ответы на самые глубокие мета­физические вопросы. Читая поэзию Японии и Китая, они не подозревали о существо­вании церковной гимнографии; восхища­ясь мистикой западных пантеистов, вроде Якоба Беме*, они и не думали прикоснуть­ся к книгам христианских аскетов.

* БёмеЯ. (1575-1624) - немецкий философ-мистик.

Между интеллигенцией и Церковью образовалась пропасть, которая расширялась всё боль­ше и больше. Выражать свою привержен­ность к какому-то абстрактному, туманно­му христианству и относиться с презрением к Церкви стало стилем мышления интелли­генции и её своеобразным этикетом. Театр, литература, пресса объединились в общих усилиях дискредитировать Православие, очернить в глазах народа Церковь - иног­да скрыто, иногда открыто, но всегда со странной яростью, доходившей до какого-то демонизма. При этом дело подавалось так, что речь идёт только о сохранении хрис­тианских идеалов, которые, мол, искажа­ет Церковь. Особенно усердствовала деше­вая газетная пресса, которая специали­зировалась на сочинении анекдотов и сплетен о священниках и монахах. Но даже и серьезные издания старались обратить общественное мнение против Церкви. Из­вестный философ член Государственной Думы отец Сергий Булгаков* вспоминает, что, когда он принял священнический сан, ему пришлось тотчас оставить кафедру в университете, которому он отдал много лет жизни, собственно, он «был исключён... немедленно по рукоположении»**. Когда Булгаков был одним из ведущих «легаль­ных марксистов», то это не препятствова­ло его преподавательской деятельности, а когда стал священником, то в глазах своих коллег превратился в изгоя. По неписаным законам священник не мог являться чле­ном университетской корпорации. И это происходило в «христианском» государ­стве!

* Булгаков С, свящ. (1871-1944) - русский бого­слов, философ и экономист.

** Булгаков С. Мое рукоположение // Булгаков Q. Автобиографические заметки. Дневники. Статьи. ред, 1998. С. 74.

Чем объяснить неприязнь, которую ин­теллигенция питала к Церкви? Укажем на одну причину, на наш взгляд главную.

Церковь - это духовная среда, имеющая свою структуру, которая охватывает всю жизнь человека. Церковь требует от хрис­тианина постоянной суровой борьбы со страстями и духом гордыни. Человек дол­жен постоянно контролировать не только поступки, но и мысли и тайные желания. Христианину предлагается новая система ценностей, новые нравственные ориенти­ры, непохожие на светский этикет. От че­ловека требуются не только вера, но и ре­лигиозная дисциплина: посещение храмов, регулярные молитвы, соблюдение постов; его частная, домашняя жизнь должна быть слита с литургическими ритмами Церкви. Христианин получает свободу через борь­бу со страстями, а духовную мудрость - через подчинение ума вечным истинам. Поэтому церковное христианство, повто­римся, есть во многом дело воли, своего рода - подвиг воли.

Либеральное, абстрактное христианство ничем не связывает человека: понимай хрис­тианство как хочешь и живи как угодно. Не нужно ни жертвенности, ни напряжен­ной борьбы с собой. Либеральное христи­анство считает всё, присущее человеку, в том числе страсти, естественным и, сле­довательно, позволительным. Представле­ние о природной испорченности человека отсутствует, заповеди сводятся к одному: «Делай что хочешь, только не причиняй зла другим людям». Но и здесь существует мно­жество оговорок, отводов, возможностей для самооправдания, которые превращают даже такую мораль в декларацию. Можно быть лжецом-клятвопреступником и в то же время тонко рассуждать о трансцендент­ных* вопросах; можно быть развратником и в то же время горячо доказывать благо­творность влияния христианства на куль­туру народа - всё это не будет тревожить совесть.