Но Церковь - это Евангелие в действии, Церковь - это, прежде всего, требование к человеку изменить свою жизнь, войти в новое духовное поле. И религия становит­ся в первую очередь делом воли. Церковь требует от человека борьбы со страстями, особенно с духом гордыни. Способна ли интеллигенция в своём большинстве на этот подвиг? Возьмём творческую интеллиген­цию: писателей, поэтов, художников, ком­позиторов, музыкантов, артистов. В какой атмосфере живут они? Какими чувствами пропитана, словно губка, их душа?

Искусство - это культ душевных эмо­ций, которые передаются через словесные, музыкальные и зрительные образы, а на сцене сам артист превращается в образ сво­его героя. Аудитория требует от творчес­кой интеллигенции остроты переживаний, новизны чувств и накала страстей. Страс­ти - это палитра красок, которыми пишут­ся всё новые и новые картины. Но Церковь учит, что человек должен бороться со стра­стями, как внутренней преградой между Душой и Богом. Люди искусства видят в стра­стях полноту жизни; искоренять их из Души для них означает смерть творчества. Люди искусства считают, что они могут вызывать страсти, как заклинатель - демонов, и затем отсылать их назад, как в аде, глубины собственной души. Жизнь духа им неизвестна и непонятна. Убить страсти - это убить своё творчество, которое люди искус­ства любят как собственного ребёнка. Бо­роться с гордостью - это бороться с главным стимулом их жизни. Играть в христианство эти люди готовы (хоть в Христа будут иг­рать), а жить по-христиански (имеем в виду внутреннюю жизнь как очищение сердца) - нет. Они даже не понимают толком, что это такое. Когда люди искусства приходят в Цер­ковь, то видят не Церковь, а только её внеш­нюю атрибутику, видят то, что мы назвали бы церковным искусством. Их внутренняя враждебность к Церкви может до некоторой степени сдерживаться внешними обстоя­тельствами, но когда есть возможность про­явить эту враждебность, то они и не думают её скрывать. Это - насмешки, ирония, жела­ние унизить, очернить и уничтожить Цер­ковь, как своего противника. Если мы, отбро­сив ложное стеснение, посмотрим на личную жизнь творческой интеллигенции, то уви­дим, что, за немногим исключением, это - эмансипация страстей, это - язычество.

Безбожие распространилось в народе через интеллигенцию - при том, что она дей­ствовала в этом направлении с особой энергией. Христианские произведения в лите­ратуре можно пересчитать по пальцам, и то большей частью это не самые лучшие об­разцы творчества писателей и, мы бы ска­зали, не лучшие литературные образцы христианства. Зато при написании антирелигиозных памфлетов дух писателей как бы загорался и пронизывал их творения диавольской силой и увлечённостью.

Светская литература делает читателя причастником чувств своих героев. Она не совместима с заповедью Евангелия: блажен­ны чистые сердцем (Мф.5,8). Литература, музыка, театр заставляют человека жить эмоциональными переживаниями, то есть воспитывают страсти. И творческая интел­лигенция старается доказать себе и народу что она чище и лучше Церкви. И её литера­тура часто представляет сатану в образе Ан­гела света. Она оправдывает самые мерзкие движения человеческого сердца. Она назы­вает разврат тем, что противоположно раз­врату,- любовью и правом любить. Для неё Церковь ассоциируется с духовной тюрь­мой. Какая радость для интеллигенции: по­издеваться над священниками и монахами!

Многие интеллигенты восхищаются Биб­лией, но мало кто прочел её до конца, зато свою библию - «Декамерон»* - почти каж­дый из них перечитал несколько раз.

* См., напр.: Боккаччо Д. Декамерон. М., 1970.

Научная интеллигенция находится в не­сколько лучшем положении, вернее - про­тиворечия загнаны более глубоко, но гордо­стью своей «технари» могут превосходить даже творческую интеллигенцию. Обычно человек смотрит на науку как на интеллек­туальную религию, а на себя как на предста­вителя элиты. Для него Церковь - это некая система, система, созданная в раннем Сред­невековье и поэтому нуждающаяся в обнов­лении и совершенствовании. Представитель научной интеллигенции находится в поиске нового, без этого не существует науки. Но привычный для него принцип эволюциониз­ма и релятивизма он, как правило, перено­сит и на религию. Внешняя сторона церков­ных обрядов, приверженность к традиции, которая основана на духовном совершенстве символического языка Церкви, и полнота её содержания - кажутся такому интеллиген­ту косными и отсталыми, он видит в них леность мысли и интеллектуальную слепоту. Если творческой интеллигенции необходи­ма борьба со страстями, что для неё непри­емлемо, то научной интеллигенции - подчи­нение своего интеллекта разуму Церкви (но учёные живут так, как будто их интеллект не имеет границ). Поэтому и те и другие не по­лучают в Церкви того, чего ищут. Первые - аудитории для своей игры в христианство, вторые - лаборатории для своих «научных» экспериментов.

Мы здесь говорим об общих процессах, о характерных явлениях, не абсолютизируя их значения. Разумеется, встречаются люди искусства, которые видят порочность стра­стей и тоскуют по идеалу. Встречаются люди науки, которые видят пределы и ограничен­ность человеческого разума и ищут другого вида духовного гносиса. Мы просто хотим сказать, как трудно богатому войти в Цар­ство Небесное (Мф.19,23), богатому страс­тями и богатому внешними знаниями, которые сплошь и рядом ведут к самомнению.

Менталитет политиков так же трудно уживается с христианством. Основа поли­тики - прагматизм. В политике личность заранее приносится в жертву общим поня­тиям: государству, коллективу, классу и так далее. В политике ставятся конкретные задачи, вырабатывается конкретный план, выбираются конкретные средства к его осу­ществлению.

В христианстве, напротив, самое глав­ное - личность человека, остальное - ситуация, как бы фон бытия. Политик может цитировать Евангелие, посещать богослу­жение, но он вряд ли захочет, чтобы Цер­ковь была по-настоящему свободна и сильна. Политик может покровительствовать Церкви или даже бороться с ней, но он никогда не согласится оставить её в покое. И здесь встречаются свои исключения, но, в общем, политик комфортнее чувствует себя на поле атеизма или скептицизма.

На Земле у Церкви нет союзников, нет такой внешней силы, на которую она могла бы опереться. Но может быть, в этом как раз сила самой Церкви.

Как мы уже говорили, история повторя­ется. Нынешние процессы имеют аналогию в прошлом. Нам хотелось бы провести параллель между состоянием религиозных интересов интеллигенции предреволюци­онных годов Российской Империи и её религиозными настроениями на сегодняшнем витке истории.

Итак, в предреволюционные годы боль­шинство представителей интеллигенции традиционно считало себя христианами. Своё отношение к христианству они обыч­но выражали такими словами: «Христиан­ство - высокое учение; оно содержит в себе благородные идеалы; это - прекрасный путь к самосовершенствованию» - и тому подобное. И в то же время, напомним, среди интеллигенции укоренились отчуждённость и холодное безразличие к Православию и органическая, на первый взгляд непонят­ная, враждебность к Церкви. Интеллигент, считавший себя христианином, говорил: «Я имею собственный взгляд на религию: я принимаю христианство, свободное от суеверия; я не буду бить поклоны головой об пол, у меня своё духовное, внутреннее христианство».

Интеллигенция того времени отличалась широкой эрудицией,- тем более странно, что в вопросах Православия она проявляла поразительное невежество, кастовое высо­комерие и предубеждённость. Увлекаясь европейской философией, интеллигенты начала прошлого века в то же время совер­шенно не знали патристики, в которой могли бы найти ответы на самые глубокие мета­физические вопросы. Читая поэзию Японии и Китая, они не подозревали о существо­вании церковной гимнографии; восхища­ясь мистикой западных пантеистов, вроде Якоба Беме*, они и не думали прикоснуть­ся к книгам христианских аскетов.