** Свет Фавора - нетварный Божественный свет.

Это - свет Фиваиды и Синая, это - свет преображения, тайны веры, глубины Евангелия. Мистическая встреча души с Богом и жизнь будущего века открывается в этом свете. Кто хочет увидеть Бога в интеллектуальном свете, того ждёт по­ражение: он увидит призраки своего собственного воображения или, вернее - синер­гизма своей фантазии и диавольской лжи. Католицизм отверг учение о несозданном свете, он назвал его «ересью Паламы», его не приняли также протестантство и другие христианские конфессии, и именно потому, что они душевны. В этом отношении паламизм стал как бы своеобразной границей между Православием и инославием: для Православия экуменизм невозможен. Мы говорим с инославными на разных языках. Апостол Павел прямо сказал: душевное ду­ховного не понимает (1 Кор.2,14), ду­ховное для душевного кажется безумием Платформа экуменизма - это душевное.

Исихазм означает безмолвие, но это не от­сутствие слова-смысла, а полнота, это - луч Божественного света, того несотворённого света, который, сочетаясь с человеческим ду­хом, дает человеку ощущение исполнения всех его исканий и стремлений, ощущение полноты жизни, и в то же время снимает все противоречия и сложности. Луч благодати наполнил светом бездну человеческого серд­ца, и наступило безмолвие. Не мёртвая стати­ка, а тишина, без сомнений и страстей,- со­стояние небесного покоя, состояние особой динамики, когда в каких-то внутренних глу­бинах расширяется самобытие. Мистичес­кие переживания католиков относятся к эмоциональным переживаниям: это - область душевных вдохновений, яркого воображе­ния, которое может дойти до визионерства и появления стигм - ран на теле. Видения католических подвижников носят чувственный характер, их записи нередко представляют собой форму диалога с Хрис­том, то есть подвижники пишут от имени Христа, имитируя Евангелие, а стигмы - это результат внутреннего, эмоционального отождествления себя с распятым Христом. Некоторые видения католических монахинь имеют сюжетом встречи с неизвестным ду­хом, которого они называют Христом, встре­чи с явно романтической окраской. Стиль та­ких произведений обычно носит нервозный, беспокойный характер, в них как раз отсут­ствует то, что мы назвали безмолвием. В про­изведениях восточных аскетов мы чувству­ем глубину и ясность мысли, внутреннюю гармонию и великую трезвость ума, а у ка­толических мы видим смену эмоций, подни­мающихся до состояния экстаза, и какие-то тёмные провалы сознания. У католиков при­сутствует постоянное внутреннее беспокой­ство, своего рода учащение пульса. В като­лицизме мистика оторвана от богословия и богословие превращено в схоластику.

Религиозный рационализм есть подмена духовного плана душевным, и здесь человек может обратить дары от Бога против Бога. Это особенно видно в мистических сатанинских сектах. Там душевный свет отдаётся демо­ну и превращается в мёртвый, прямо клад­бищенский, свет, который содержит в себе метафизическую тьму. Это - свет люциферианских откровений.

Мы не отождествляем душевность с ка­ким-то негативным началом, не приписы­ваем душе и духу дуалистическое проти­востояние, мы только говорим о том, что душевное не может постичь духовное, как в физическом свете невозможно увидеть ин­теллектуальный свет. Но когда нарушается иерархия человеческой личности и душа узурпирует область духа, тогда демонизируется сама религия. Если же душа подчи­нена пробуждённому духу, то возобновля­ется гармония человеческого существа, и возникает новое видение мира. Например, красота природы и человека может служить не объектом страстей, а средством возведе­ния ума к Богу - тенями и подобиями Бо­жественной красоты. Сам эстетизм, как влюблённость в космос, по природе своей антитеистичен, он оторван от вечности; от­носительная красота творения, когда жизнь соединена со смертью, кажется ему само ценной. Поэтому эстетизм кончается дека­дентством.

Современный интеллигент толком не понимает, что ему нужно от Церкви. Он не понимает даже, что такое Церковь. Иногда интеллигент считает Церковь каким-то мир­ским институтом, члены которого, люди од­ной веры, собираются вместе для молитвы. Церковь представляется ему коллективом, объединённым ритуалами и чувством корпорационной солидарности. В этом случае оценка Церкви превращается в оценку очень поверхностную, внешнюю,- оценку челове­ческого элемента Церкви. А эта оценка, как уже было замечено, бывает весьма строга и критична, ибо интеллигент сталкивает­ся в Церкви не со святыми, о которых он читал в книгах, а с простыми людьми, с че­ловеческими недостатками и слабостями. Но ведь Церковь не делает человека святым ме­ханически: необходимы, напомним, подвиг воли и изменение жизни. Кроме того, грязь и пыль видны при свете, и во свете Церкви явно обнаруживается то, что таилось в глу­бине человеческого сердца. Многие пороки выходят наружу после обращения человека к вере, хотя до этого они спокойно «сидели» внутри. В Церковь приходят люди, осознав­шие свою болезнь, но Церковь и Правосла­вие - еще не гарантия спасения. Из ворот больницы часто выносят трупы. Люди, толь­ко пребывающие в Церкви и не исполняю­щие её учения, могут по своему внутренне­му состоянию оказаться закрытыми для бла­годати. Помимо всего прочего: грех и зло, в отличие от добра, сразу бросаются в глаза. Христианское добро целомудренно, оно ста­рается скрыть себя от взоров людей. Если бросить в воду золотоносную руду, то кру­пицы золота ложатся на дно. Человеческие грехи и слабости - это не Церковь, а плёнка на поверхности Церкви. Церковь - это, преж­де всего, невидимая сила, это благодать Божия и условия для приобщения благодати. Другая распространённая ошибка - в Церкви ищут эзотерики, ищут какие-то мистичес­кие секреты, и, конечно, ничего не находят. Люди, занятые такими поисками, похожи на Симона-волхва, который предлагал Апосто­лам деньги, чтобы купить Дух Святый (Деян.8,18-19). Они хотят купить благодать на свои интеллектуальные богатства. Церковь, вместо этого, предлагает им путь борь­бы со страстями, смирение ума, послушание, и они часто, подобно богатому юноше из прит­чи, покидают Церковь, как тот - Христа (Мк.10,17-22).

Ещё одно искушение в религиозной жиз­ни интеллигента - крайний спиритуализм, когда человеку начинается казаться, что дог­маты, выраженные словесно, а также ритуа­лы и Таинства, имеющие материальную фор­му, уже не соответствуют идее чистого духа, что сама Церковь материализировалась. Спи­ритуалисты считают, что религию можно све­сти к самоочищению, и называют себя духов­ными христианами. Если эти люди пытаются на практике воплотить свои религиозные воз­зрения, то они приходят к отрицанию не толь­ко греха, но и материи, а вместо богообщения - к языческой мистике «упрощения». Пантеистическая элита занималась интеллектуальным созерцанием пустоты, которое у неоплатоников доходило до экстаза. А ещё чаще такие люди, ругнув походя Церковь, начинали искать духовность в оккультных учениях и попадали в сети сатанизма. К это­му порой прибавляется яростная защита своей индивидуальности, на которую яко­бы покушается Церковь.

Гиперсамолюбие наших интеллигентов иногда превращает их душу в какую-то вос­палённую рану: неосторожное прикоснове­ние, случайный толчок, а уж тем более заме­чание, сделанное какой-нибудь «грубой» ста­рушкой, может вызвать у них шоковую реакцию. Но в каком-то смысле это ведь про­верка смирения - как будто дверь в храм ста­ла низкой, и интеллигенту надо пригнуть гордо поднятую голову, чтобы войти внутрь. Впрочем, обычно такой человек убеждает себя, что в Церкви люди в самом деле гру­бые и злые, и чуть ли не Церковь сделала их такими, и поэтому ему нечего там искать. Однако, как мы уже отмечали, интеллигент в глубине души считает, что он оказывает честь Церкви, посещая храм, что Ангелы должны радоваться его приходу, как великодушию интеллектуала, который снизо­шёл к толпе, недостойной его...

Мы не оправдываем грубость, наоборот, мы считаем, что истинная культура осно­вывается на любви к человеку, на уважении к нему, поэтому святые люди, независимо от их происхождения и образования, царского ли они были рода или из простецов, облада­ли особой духовной культурой, духовной красотой в обращении с людьми. Грубость - это дефицит религиозного чувства, но обиду на неё, как нравственное искушение, надо преодолеть. Во всяком случае, следует при­знать в проявлении грубости определённую справедливость: человек, гордящийся собой, внутренне был некультурен и получил от людей, которых презирал в душе, вслух выс­казанное неуважение.

Интеллигент боится Церкви и ещё по од­ной причине. Он живёт в мире своего бога­того воображения, он привык воображать, изобретать и сочинять, вот он и сочинил об­раз самого себя, уверовал в этот образ, по крайней мере, играет в этот образ. И интел­лигент интуитивно чувствует, что в Церкви он, возможно, увидит себя не таким, каким готов и хочет видеть и узнавать себя. Интел­лигенту порой легко играть в порядочность, даже до увлечения, но страшно быть действительно внутренне порядочным. Расстаться с ложным «эго» так же трудно, как прыгнуть с высоты в пустоту, в которой нет привычной опоры. Поэтому интеллигент страшится быть кающимся грешником, страшится снять театральные одежды и стереть грим с лица. Он предпочитает остаться романти­ком и актёром по отношению к себе самому, артистом от религии.

Как же отличить духовное от душевного?

Наша интеллигенция живёт в мире ду­шевного и чувственного, свои мистические чувства она облекает в форму привычных для неё душевных образов и понятий, более то­го - ей свойственна, повторимся, душевная, а не духовная интеллигентность. У интел­лигенции мистическое чувство сливается с эмоциями, растворяется в них и, потеряв связь с духом, вырождается и деградирует. А в мистике нет нейтрального состояния, в ней нет демаркационной линии, которая различала бы левое и правое. Мистические чувства, поглощённые страстной эмоцио­нальностью, обычно получают энергию от демонических сил. Эмоция слишком груба и примитивна, чтобы выразить таинствен­ные песнопения духа. А страсти - это озве­ревшие эмоции. Как в рёве зверей не может выразиться смысл человеческой речи, так эмоциональное вдохновение чуждо голосу духа. Страсти соединены с демоническим миром, и человек получает импульсы, иду­щие от тёмных сил, природы которых он не может понять, и считает эти эмоциональные переживания духовностью.

Здесь необходимо ещё раз подчеркнуть: душа по природе своей проста. Это не диада, а монада, но в душе заключена способность выходить за пределы видимого, материально­го, эмпирического и созерцать в своих интуициях другой, духовный мир. Из всех существ земли этой способностью обладает только че­ловек. Око души, обращённое к Богу, называ­ется дух. Он не единосу­щен Богу, как учат пантеистические религии, но он является вершиной иерархического строения человека, тем звеном, через которое человек общается с Божеством. Страсти, лож­ные знания о духовном мире, интеллектуаль­ная гордыня умерщвляют дух.

Под душой в этой клас­сификации мы подразумеваем те душевные силы и способности, без которых было бы невозможно земное существование. Это тоже око души, но направленное к земному. При грехопадении произошла деформация и разъединение душевных сил человека. Душа стала действовать вне духа. Дух ушёл в себя в какое-то спящее состояние. Он дремлет иногда на миг пробуждаясь и снова погружа­ясь в сон. Только благодать Божия может про­будить дух, вернуть ему потерянное место в триметрии человеческого существа. Но здесь необходим синергизм благодати и человечес­кой воли. Только в Православии сохранилось учение о том, как возможно пробудить и ос­вободить от плена душевности дух. Только у Православной Церкви имеются средства, то есть возможность, реанимации духа, без ко­торого Божественная благодать не может най­ти место в человеческом существе. В других религиях и конфессиях речь идёт не о возрож­дении духа, а о сублимации душевных сил. Эту сублимацию люди принимают за духовность. Мы дорожим Православием как един­ственной истиной, как единственной возможностью реального общения человека с Богом.