«...Иисус Наставник, помилуй нас!»
** Свет Фавора - нетварный Божественный свет.
Это - свет Фиваиды и Синая, это - свет преображения, тайны веры, глубины Евангелия. Мистическая встреча души с Богом и жизнь будущего века открывается в этом свете. Кто хочет увидеть Бога в интеллектуальном свете, того ждёт поражение: он увидит призраки своего собственного воображения или, вернее - синергизма своей фантазии и диавольской лжи. Католицизм отверг учение о несозданном свете, он назвал его «ересью Паламы», его не приняли также протестантство и другие христианские конфессии, и именно потому, что они душевны. В этом отношении паламизм стал как бы своеобразной границей между Православием и инославием: для Православия экуменизм невозможен. Мы говорим с инославными на разных языках. Апостол Павел прямо сказал: душевное духовного не понимает (1 Кор.2,14), духовное для душевного кажется безумием Платформа экуменизма - это душевное.
Исихазм означает безмолвие, но это не отсутствие слова-смысла, а полнота, это - луч Божественного света, того несотворённого света, который, сочетаясь с человеческим духом, дает человеку ощущение исполнения всех его исканий и стремлений, ощущение полноты жизни, и в то же время снимает все противоречия и сложности. Луч благодати наполнил светом бездну человеческого сердца, и наступило безмолвие. Не мёртвая статика, а тишина, без сомнений и страстей,- состояние небесного покоя, состояние особой динамики, когда в каких-то внутренних глубинах расширяется самобытие. Мистические переживания католиков относятся к эмоциональным переживаниям: это - область душевных вдохновений, яркого воображения, которое может дойти до визионерства и появления стигм - ран на теле. Видения католических подвижников носят чувственный характер, их записи нередко представляют собой форму диалога с Христом, то есть подвижники пишут от имени Христа, имитируя Евангелие, а стигмы - это результат внутреннего, эмоционального отождествления себя с распятым Христом. Некоторые видения католических монахинь имеют сюжетом встречи с неизвестным духом, которого они называют Христом, встречи с явно романтической окраской. Стиль таких произведений обычно носит нервозный, беспокойный характер, в них как раз отсутствует то, что мы назвали безмолвием. В произведениях восточных аскетов мы чувствуем глубину и ясность мысли, внутреннюю гармонию и великую трезвость ума, а у католических мы видим смену эмоций, поднимающихся до состояния экстаза, и какие-то тёмные провалы сознания. У католиков присутствует постоянное внутреннее беспокойство, своего рода учащение пульса. В католицизме мистика оторвана от богословия и богословие превращено в схоластику.
Религиозный рационализм есть подмена духовного плана душевным, и здесь человек может обратить дары от Бога против Бога. Это особенно видно в мистических сатанинских сектах. Там душевный свет отдаётся демону и превращается в мёртвый, прямо кладбищенский, свет, который содержит в себе метафизическую тьму. Это - свет люциферианских откровений.
Мы не отождествляем душевность с каким-то негативным началом, не приписываем душе и духу дуалистическое противостояние, мы только говорим о том, что душевное не может постичь духовное, как в физическом свете невозможно увидеть интеллектуальный свет. Но когда нарушается иерархия человеческой личности и душа узурпирует область духа, тогда демонизируется сама религия. Если же душа подчинена пробуждённому духу, то возобновляется гармония человеческого существа, и возникает новое видение мира. Например, красота природы и человека может служить не объектом страстей, а средством возведения ума к Богу - тенями и подобиями Божественной красоты. Сам эстетизм, как влюблённость в космос, по природе своей антитеистичен, он оторван от вечности; относительная красота творения, когда жизнь соединена со смертью, кажется ему само ценной. Поэтому эстетизм кончается декадентством.
Современный интеллигент толком не понимает, что ему нужно от Церкви. Он не понимает даже, что такое Церковь. Иногда интеллигент считает Церковь каким-то мирским институтом, члены которого, люди одной веры, собираются вместе для молитвы. Церковь представляется ему коллективом, объединённым ритуалами и чувством корпорационной солидарности. В этом случае оценка Церкви превращается в оценку очень поверхностную, внешнюю,- оценку человеческого элемента Церкви. А эта оценка, как уже было замечено, бывает весьма строга и критична, ибо интеллигент сталкивается в Церкви не со святыми, о которых он читал в книгах, а с простыми людьми, с человеческими недостатками и слабостями. Но ведь Церковь не делает человека святым механически: необходимы, напомним, подвиг воли и изменение жизни. Кроме того, грязь и пыль видны при свете, и во свете Церкви явно обнаруживается то, что таилось в глубине человеческого сердца. Многие пороки выходят наружу после обращения человека к вере, хотя до этого они спокойно «сидели» внутри. В Церковь приходят люди, осознавшие свою болезнь, но Церковь и Православие - еще не гарантия спасения. Из ворот больницы часто выносят трупы. Люди, только пребывающие в Церкви и не исполняющие её учения, могут по своему внутреннему состоянию оказаться закрытыми для благодати. Помимо всего прочего: грех и зло, в отличие от добра, сразу бросаются в глаза. Христианское добро целомудренно, оно старается скрыть себя от взоров людей. Если бросить в воду золотоносную руду, то крупицы золота ложатся на дно. Человеческие грехи и слабости - это не Церковь, а плёнка на поверхности Церкви. Церковь - это, прежде всего, невидимая сила, это благодать Божия и условия для приобщения благодати. Другая распространённая ошибка - в Церкви ищут эзотерики, ищут какие-то мистические секреты, и, конечно, ничего не находят. Люди, занятые такими поисками, похожи на Симона-волхва, который предлагал Апостолам деньги, чтобы купить Дух Святый (Деян.8,18-19). Они хотят купить благодать на свои интеллектуальные богатства. Церковь, вместо этого, предлагает им путь борьбы со страстями, смирение ума, послушание, и они часто, подобно богатому юноше из притчи, покидают Церковь, как тот - Христа (Мк.10,17-22).
Ещё одно искушение в религиозной жизни интеллигента - крайний спиритуализм, когда человеку начинается казаться, что догматы, выраженные словесно, а также ритуалы и Таинства, имеющие материальную форму, уже не соответствуют идее чистого духа, что сама Церковь материализировалась. Спиритуалисты считают, что религию можно свести к самоочищению, и называют себя духовными христианами. Если эти люди пытаются на практике воплотить свои религиозные воззрения, то они приходят к отрицанию не только греха, но и материи, а вместо богообщения - к языческой мистике «упрощения». Пантеистическая элита занималась интеллектуальным созерцанием пустоты, которое у неоплатоников доходило до экстаза. А ещё чаще такие люди, ругнув походя Церковь, начинали искать духовность в оккультных учениях и попадали в сети сатанизма. К этому порой прибавляется яростная защита своей индивидуальности, на которую якобы покушается Церковь.
Гиперсамолюбие наших интеллигентов иногда превращает их душу в какую-то воспалённую рану: неосторожное прикосновение, случайный толчок, а уж тем более замечание, сделанное какой-нибудь «грубой» старушкой, может вызвать у них шоковую реакцию. Но в каком-то смысле это ведь проверка смирения - как будто дверь в храм стала низкой, и интеллигенту надо пригнуть гордо поднятую голову, чтобы войти внутрь. Впрочем, обычно такой человек убеждает себя, что в Церкви люди в самом деле грубые и злые, и чуть ли не Церковь сделала их такими, и поэтому ему нечего там искать. Однако, как мы уже отмечали, интеллигент в глубине души считает, что он оказывает честь Церкви, посещая храм, что Ангелы должны радоваться его приходу, как великодушию интеллектуала, который снизошёл к толпе, недостойной его...
Мы не оправдываем грубость, наоборот, мы считаем, что истинная культура основывается на любви к человеку, на уважении к нему, поэтому святые люди, независимо от их происхождения и образования, царского ли они были рода или из простецов, обладали особой духовной культурой, духовной красотой в обращении с людьми. Грубость - это дефицит религиозного чувства, но обиду на неё, как нравственное искушение, надо преодолеть. Во всяком случае, следует признать в проявлении грубости определённую справедливость: человек, гордящийся собой, внутренне был некультурен и получил от людей, которых презирал в душе, вслух высказанное неуважение.
Интеллигент боится Церкви и ещё по одной причине. Он живёт в мире своего богатого воображения, он привык воображать, изобретать и сочинять, вот он и сочинил образ самого себя, уверовал в этот образ, по крайней мере, играет в этот образ. И интеллигент интуитивно чувствует, что в Церкви он, возможно, увидит себя не таким, каким готов и хочет видеть и узнавать себя. Интеллигенту порой легко играть в порядочность, даже до увлечения, но страшно быть действительно внутренне порядочным. Расстаться с ложным «эго» так же трудно, как прыгнуть с высоты в пустоту, в которой нет привычной опоры. Поэтому интеллигент страшится быть кающимся грешником, страшится снять театральные одежды и стереть грим с лица. Он предпочитает остаться романтиком и актёром по отношению к себе самому, артистом от религии.
Как же отличить духовное от душевного?
Наша интеллигенция живёт в мире душевного и чувственного, свои мистические чувства она облекает в форму привычных для неё душевных образов и понятий, более того - ей свойственна, повторимся, душевная, а не духовная интеллигентность. У интеллигенции мистическое чувство сливается с эмоциями, растворяется в них и, потеряв связь с духом, вырождается и деградирует. А в мистике нет нейтрального состояния, в ней нет демаркационной линии, которая различала бы левое и правое. Мистические чувства, поглощённые страстной эмоциональностью, обычно получают энергию от демонических сил. Эмоция слишком груба и примитивна, чтобы выразить таинственные песнопения духа. А страсти - это озверевшие эмоции. Как в рёве зверей не может выразиться смысл человеческой речи, так эмоциональное вдохновение чуждо голосу духа. Страсти соединены с демоническим миром, и человек получает импульсы, идущие от тёмных сил, природы которых он не может понять, и считает эти эмоциональные переживания духовностью.
Здесь необходимо ещё раз подчеркнуть: душа по природе своей проста. Это не диада, а монада, но в душе заключена способность выходить за пределы видимого, материального, эмпирического и созерцать в своих интуициях другой, духовный мир. Из всех существ земли этой способностью обладает только человек. Око души, обращённое к Богу, называется дух. Он не единосущен Богу, как учат пантеистические религии, но он является вершиной иерархического строения человека, тем звеном, через которое человек общается с Божеством. Страсти, ложные знания о духовном мире, интеллектуальная гордыня умерщвляют дух.
Под душой в этой классификации мы подразумеваем те душевные силы и способности, без которых было бы невозможно земное существование. Это тоже око души, но направленное к земному. При грехопадении произошла деформация и разъединение душевных сил человека. Душа стала действовать вне духа. Дух ушёл в себя в какое-то спящее состояние. Он дремлет иногда на миг пробуждаясь и снова погружаясь в сон. Только благодать Божия может пробудить дух, вернуть ему потерянное место в триметрии человеческого существа. Но здесь необходим синергизм благодати и человеческой воли. Только в Православии сохранилось учение о том, как возможно пробудить и освободить от плена душевности дух. Только у Православной Церкви имеются средства, то есть возможность, реанимации духа, без которого Божественная благодать не может найти место в человеческом существе. В других религиях и конфессиях речь идёт не о возрождении духа, а о сублимации душевных сил. Эту сублимацию люди принимают за духовность. Мы дорожим Православием как единственной истиной, как единственной возможностью реального общения человека с Богом.