Душевно-религиозные чувства оставляют после себя тонкий смрад гордости, ощущение какой-то мутной сладости, порождают пред­ставление о собственном избранничестве, и человек даже может со слезами благодарить Бога за то, что Он сделал его непохожим на других. После душевных переживаний в душе крепнет мысль о какой-то особой миссии для которой человек якобы предназначен, ра­стёт скрытое самолюбование и, что особен­но характерно, жажда внешних знаний, даже под видом религиозных знаний. Эту, вне­шнюю, информацию человек хочет усвоить и хорошо запомнить, чтобы блеснуть ею пе­ред другими. Иногда такой человек, прочи­тав о добродетели смирения и не поняв, что смирение надо скрывать так же, как и дру­гие добродетели, начинает смиряться напо­каз, ожидая от окружающих рукоплесканий. В этом псевдорелигиозном вдохновении нет одного - искреннего и глубокого покаяния. После таких душевных восторгов человек обычно впадает в мечтательность, он слов­но бы пишет в своём воображении какую-то героическую поэму, главным персонажем которой является он сам.

Духовно-религиозное переживание - иное: человек освобождается от туч помыслов. Страсти и эмоции уходят из поля сознания куда-то в тёмные углы души. Образно гово­ря, они ложатся за дверью сердца, как приру­ченные львы. Человек ощущает полноту бы­тия, как будто само время останавливается, получив новую объёмность и глубину. Ещё одно отличительное свойство этого состоя­ния: исчезают сомнения и противоречия, не возникает никаких вопросов, всё становится ясным, даже малое приобщение к благодати даёт великую неизреченную радость. Человек не ищет внешней информации, она кажется ему каким-то диссонансом, как скрежет ме­талла по стеклу, человек хочет одного - по­быть с самим собой, а вернее - с благодатью, которую он ощутил в своём сердце.

Человек переживает чувство покаяния, но при этом без всякого драматизма. Само покаяние, сливаясь со смирением сердца, звучит как ответ на любовь Божию. В этом состоянии мышление становится ясным и память приобретает особую силу и чёткость.

Во время душевно-религиозных пережи­ваний человека могут осенять блестящие мысли (но это лишь потешные огни, которые быстро гаснут, не оставляя следа), и к ним нередко примешиваются остроумные шутки и каламбуры, как будто стрелы, направлен­ные в стан врагов веры. В некоторых, к счас­тью редких, случаях псевдорелигиозное со­стояние переходит в визионерство, человек начинает создавать картины на религиоз­ные темы, он живёт в мире своего вообра­жения и считает это небесной реальностью чуть ли не Откровением и Божественным даром. У человека, утвердившегося, как бы укоренившегося, в ложный мистицизм, из­меняется отношение к окружающим, оно становится или слащаво-сентименталь­ным, когда показная ласковость пропитана не любовью, а скрытой сексуальностью, или, наоборот, дерзким и требовательным. Духовная религиозность отличается от ду­шевной стремлением не к словесному само­выражению, а к безмолвию и молитве. Эта молитва лишена эмоционального драматиз­ма и эффективности. Основа её - благогове­ние. Человек в минуты молитвы ощущает, что Бог - это всё для него, а он без Бога - ничто. Он молится, прежде всего, о вечной жизни, о прощении своих грехов, он чувствует себя нищим, который протягивает руку за пода­янием; в то же время он ощущает в этой ни­щете свое богатство. Молитва, ещё раз на­помним,- это диалог, молитва не остаётся без ответа, но ответ - это, прежде всего, не изменение внешних условий, а пробуждение самого человека. Душевная молитва эмоцио­нальна и страстна, там просят преимуще­ственно то, что принадлежит Земле. Там ищут не Бога, а «от Бога», там хотят изменить Про­мысл Божий без изменения самого себя. Та­кая молитва является не потребностью духа, а потребностью ситуации, положения, нужды (в некоторых случаях - своего настроения). Душевная молитва не чувствует Бога как Жи­вую Личность, а обращается к Нему как к пер­сонифицированному энергетическому Цент­ру вселенной. Но даже такой молитве не благоволит современная интеллигенция.

А ведь слово молитва происходит от «мо­лить», «умолять»*, но для интеллигента умо­лять - это признак слабости и малодушия. На самом же деле отчуждение от молитвы - это симптом гордости, окаменения сердца, вот почему даже слово молитва вытесняется из лексикона интеллигенции другим, модным, словом - медитация.

* Ср. старославянское молити, латинское deprecari - с тем же значением.

Вместо того чтобы сги­бать свою медную шею, человек, удобно сев в кресло или на скамью (а это один из атрибу­тов католической церкви и протестантской кирхи, который на Западе стал проникать и в православные храмы), начинает медити­ровать, размышлять над каким-либо изречением, или рассматривать какой-либо об­раз, или повторять какие-либо, порой и не­понятные ему, слова. Так что если молитва, как мы уже знаем,- диалог, то медитация - это монолог, обращённый к самому себе. Медитируя, человек не выходит из поля своего «это», а это как раз и устраивает современного интеллигента.

Есть особый вид медитации - психотера­пия, методология которой прямо противопо­ложна христианскому пути к Богу через по­каяние. Человек внушает себе, что он здоров, что он обладает высокими достоинствами, вместо того, чтобы лечить болезнь, вместо того, чтобы искоренять свои страсти. Психо­терапия - это сознательное введение челове­ка в мир иллюзий, это - обольщение челове­ка посредством его же собственной гордыни, это - ложная анестезия, на время снимающая боль (симптом болезни), после которой не излеченная, а только закрытая от сознания человека болезнь проявляется с новой силой. Мы считаем медитацию разновидностью гипноза, который открывает к душе человека до­ступ тёмным силам и, как всякий гипноз, раз­рушает психику человека изнутри. Если ме­дитацию можно определить одним словом, то этим словом будет антимолитва.

Когда мы говорим о том, что интеллиген­ту сложнее прийти к Православной Церкви, чем простому человеку, то мы вовсе не хо­тим сказать, что в неучености есть некая духовная элитарность. И речи не идёт о ка­кой-то «новой» кастовой иерархии, только перевёрнутой вверх ногами! Мирское обра­зование, мирские знания, изящество мышле­ния и речи, подобное изяществу манер, при­надлежат душевному плану. Это всё - свет человеческого интеллекта, для которого духовный мир так же непроницаем, как для физического света - интеллектуальный мир. Но в области духа различия между людьми теряются. Ребёнок и умудрённый жизнью старец, философ, написавший десятки книг, и простой крестьянин, профессор, читающий лекции с университетской кафедры, и ста­рушка, стоящая у дверей храма,- не имеют преимущества в богопознании. Но если че­ловек будет гордиться и надмеваться своим знанием, если он захочет подойти к вере с привычными для него дискурсивностыо и анали­тикой, то его ждёт поражение. Свет своего интеллекта гордец примет за духовный свет и будет блуждать по лабиринтам, думая, что он стоит у истоков истины. Золотая цепь еван­гельских Блаженств начинается с заповеди о нищете духа. Интеллектуал, посчитавший, что он духовно богат, сорвался уже с первой ступени. Когда мы говорим о современной ин­теллигенции и искушениях, стоящих перед ней, то имеем в виду не интеллектуальные знания, а гордость знаниями - гордость, в которой она (интеллигенция) превзошла своих отцов. По-настоящему интеллектуален тот, кто осознаёт ограниченность и условность своих знаний. Блестящий знаток античной философии преподобный Иоанн Дамаскин* увидел свою духовную нищету и отдал себя на послушание простому старцу, чтобы выу­чить алфавит духовной жизни.

* Иоанн Дамаскин, прп. (f ок. 780) - учитель Церкви.

Имеются ли ещё какие-нибудь препят­ствия, кроме гордости, мешающие интеллек­туалу прийти в Церковь? Нам кажется, что это - метод, или стиль, мышления. Интелли­гент идёт от частного к целому. И разумеется, никогда не достигает целого. Он наблюдает явления, обнаруживает закономерности, стро­ит гипотезы и изобретает. Но феномены - это только фрагменты бытия, сумма феноменов никогда не будет равна ноумену вещей, в то время как ум интеллектуала привык моде­лировать, и, даже веря в Бога, он склонен производить богословское моделирование Божества, то есть иметь дело со своим ин­теллектуальным произведением.

Возникает вопрос: что же мешает интеллек­туалу, осознавшему, что путь к Богу - это, прежде всего, мистический путь? Ему нужны огромные усилия, чтобы сконцентрировать­ся на молитве. Ученый привык размышлять над темой. В молитве - общаются, образуют духовную связь, ищут единства на личност­ном плане - человеческая душа и Божество,- через молитву конечное отражает в себе об­раз бесконечного и сотворенное включается в бытие абсолютного. Ум интеллектуала испытывает здесь постоянный соблазн - заме­нить молитву медитацией, где он оказывает­ся в своём привычном ментальном русле.

Но медитативная молитва - это только тень молитвы. Она не может насытить человечес­кого духа, она не может озарить глубины сердца, более того, она не может обуздать че­ловеческие страсти. Это всё тот же холод­ный интеллектуальный свет. Человек видит разительное несоответствие между тем, что он вычитал в книгах о молитве, и своим на­личным состоянием. Интеллигент похож на человека, который хочет вырыть колодец, но, вместо этого, стучит бесплодно киркой по неподдающемуся камню и, вконец осла­бев в своих усилиях, забрасывает работу. Более того, интеллигент обвиняет не себя, а само святоотеческое учение о молитве, которое не принял (или не понял), и, не по­жертвовав ничего для молитвы, считает, что он не получил обещанного.

Следует помнить о трёх условиях молит­вы. Первое условие - это покаяние,- когда слова молитвы как бы сливаются в один вопль: «Помилуй». Второе условие - борь­ба со своими страстями, и особенно - с гор­дыней; человек должен увериться в Боге и разувериться в себе: «Я - ничто. Ты - всё». Третье условие - контроль над поступающей информацией. То, что не является необходи­мым, является лишним и обременительным. Без ограничения сенсорного восприятия слова молитвы перестанут быть слышны самому человеку. Они заглохнут в шуме и жуж­жании помыслов.