Как говорил английский философ и учёный Френсис Бэкон, «малое знание уводит от Бога, а большое – приводит к Нему». Говорить о противоположности мировоззрений можно только в том случае, когда эти мировоззрения представляют собою некую цельность, законченность. Если христианское мировоззрение таково, то научное законченностью похвастаться отнюдь не может, и поэтому то, что сейчас видится противоположным, в будущем, вполне вероятно, может и совпасть. Что касается точек соприкосновения науки и Церкви сегодня – то есть чрезвычайно важная общая задача, которую нам необходимо решать совместно. Я имею в виду сопротивление распространению оккультной лженауки (типа «торсионных полей») в сфере точного знания, с одной стороны, и некритического, неадекватного, кликушеского («старцы», апокалиптика) взгляда на мир в церковной среде – с другой. Трезвость мысли, интеллектуальная добросовестность, опора на практику, на реальность – та методология, которая одинаково значима и для Церкви, и для науки; здесь нет не только никакого противоречия между ними, но наоборот, в деле отстаивания адекватного отношения к жизни они – союзники.

131. Меня всегда удивляло то, что в Церкви до сих пор используется давно устаревший церковнославянский язык. Ведь многим, стоящим на службе людям, бывает непонятно то, о чем поет хор, или читается в молитвах. Не легче было бы перевести богослужение на современный русский язык? Многие люди даже не понимают слова молитв, которые они возносят Богу.

Да, действительно, богослужение предполагает понятность; возможность для людей обращаться к Богу, читать Священное Писание на родном языке всегда было одной из важнейших забот Церкви. Исторически мы видим, что и Библия, и богослужение постоянно переводились на языки тех народов, к которым была обращена евангельская проповедь. Сейчас этот процесс в Русской Церкви замедлился. Для многих дорого традиционное оформление церковных служб; и действительно, это наше величайшее культурное достояние, разрушать которое ни в коем случае не следует. Нет переводчиков, которые перевели бы богослужебные тексты (а это – величайшая и сложнейшая литература) на современный язык с сохранением смысла и одновременно поэтической красоты. Но главная причина непонятности заключается всё же не в славянском языке; в конце концов, он очень близок к русскому – чтобы полноценно его воспринимать, нужно выучить лишь несколько десятков слов. Дело в том, что даже если бы мы перевели всё богослужение на русский, люди всё равно ничего в нём не поняли. Вот пример. По-славянски одно из песнопений праздника Пятидесятницы звучит так: «Божественным покровен медленноязычный мраком, извитийствова богописанный закон; тину бо оттряс очесе умнаго, видит Сущаго, и научается духа разуму, хваля божественными песньми».  Перевод: «Косноязычный, покрытый божественным мраком, изрёк закон, написанный Богом; омыв взор ума, он видит Сущего, научается духовной мудрости и восхваляет Бога в песнопениях». Поняли? Боюсь, что нет. Кто такой «косноязычный»? что за «божественный мрак»? что за «закон, написанный Богом»? и т.д. Ответы на эти вопросы находятся в Священном Писании, в книге Исход, где говорится о пророке Моисее, у которого был некий дефект речи; о том, что Бог призвал его на гору Синай, покрытую мраком, и там вручил ему скрижали с десятью заповедями, собственноручно записанными Господом. Приведённое песнопение – высокопоэтическое переложение этого сюжета; без знания источника понять его невозможно, на каком бы языке оно не пелось. То, что люди не воспринимают богослужение, является языковой проблемой в самой меньшей степени; на первом месте – незнание Библии и огромное культурное различие между современным и библейским менталитетом. Так что если кто хочет понимать православную службу, тому надлежит прежде всего начать с чтения и изучения Священного Писания, а оно, слава Богу, вполне доступно на русском языке.

132. Почему не все Евангелия признаны? Какова была логика отбора?

Это очень интересная церковно-историческая тема; кратко можно сказать так. Признаны только те Евангелия, которые написаны Апостолами, и которые с самого момента их написания стали распространяться по церковным общинам и читаться во время богослужебных собраний. Их четыре – от Матфея, Марка, Луки и Иоанна. С самого начала эти Евангелия имели всеобщее распространение и непререкаемый авторитет в Церкви. С конца I века в церковной среде появилась специфическая ересь – гностицизм, родственник современной теософии и оккультизма. Для того, чтобы придать текстам, проповедующим гностические взгляды, некий авторитет, еретики стали надписывать их именами Апостолов – Фомы, Филиппа и др. Но Церковь не приняла эти «евангелия». Логика отбора базировалась на двух вещах: 1) в этих «евангелиях» проповедовалось совсем иное учение, отличное от учения Христа и Апостолов, и 2) эти «евангелия» «пропихивались» в Церковь «сбоку», их не знали все церковные общины всех времён, как это было с четырьмя каноническими Евангелиями; следовательно, они не выражали веру Вселенской Христовой Церкви.

133. Почему Церковь иногда называют «телом Христовым»? 

Потому что Церковь и есть Тело Христово, это главная её характеристика. Церковь – союз Бога и людей во Христе. И союз этот не формальный, не юридический, а органический, то есть человек и Бог становятся единым организмом, единым телом. То, что Церковь называют телом Христовым лишь иногда, свидетельствует о том, что понимание этого важнейшего свойства Церкви скрыто от сознания людей. В самом деле, Церковь чаще всего воспринимают как некий своеобразный религиозно-общественный институт, который устраивал на земле войны, казни еретиков и инквизицию, а сейчас хранит традицию и является фундаментом национализма, державничества и проч. На самом деле всё это внешние случайности, порой и не связанные с Церковью; суть же её – соединение людей со Христом, и во Христе – друг с другом.

 Христианство и творчество. Светская культура.

134. В общественном мнении сложилось такое впечатление, что истинный православный христианин должен как можно строже ограждать себя от всех явлений светской культуры. А на самом деле, каково должно быть отношение православного человека, посещающего церковь, к светской культуре: музыке, фильмам, театру, книгам и т.д.?

Такое отношение уже определено в Священном Писании. Всё мне позволительно, но не всё полезно, всё мне позволительно, но ничто не должно обладать мною – писал апостол Павел (1 Кор. 6,12). Культура – неотъемлемая часть человеческого существования. Как и в любой другой сфере  жизни, содержание эстетики зависит от того, что исходит из сердец их авторов. Если это грех и страсти – то произведение пропитывается ими и передаёт их другим людям. От таких вещей истинный христианин отвращается и старается ограждать себя и своих близких. Если же культурное явление художественно отображает богатство жизни, созданной Богом, а тем более высокие душевные и даже духовные стремления, исходя из которых автор создавал своё творение – то приобщение такой культуре христианину не только дозволительно, но и прямо необходимо.

Другой вопрос – как различить положительную эстетику от псевдокультуры, несущей в себе грязь и разрушение. И здесь я воспользуюсь фразой, содержащейся в Вашем вопросе. Если человек (как Вы сказали) посещает церковь, он никогда не найдёт должного критерия для разграничения того и другого. Посещать церковь совершенно недостаточно; Церковью нужно быть. Только если человек – сознательный христианин, воспитанный не исключительно «хождением в церковь» (и «исхождением» из неё), а ещё и Евангелием, исконной церковной традицией, и главное – непрестанным, повседневным богообщением, то есть жизнью во Христе (что и составляет суть Церкви), – он может Духом Святым, живущим в Церкви и в его сердце, правильно оценивать мир и пользоваться всем тем, что он предлагает человеку – кроме греха. Именно в этом заключается смысл знаменитого высказывания блаженного Августина – «люби Бога и делай, что хочешь»: любовь Божия, делающая человека Церковью Христовой, даёт ему истинное «мерило» всех явлений человеческого бытия. А если просто «посещать» церковь – то такой «посетитель» скорее всего будет бояться того, что не укладывается в узкую область «посещения церкви», и отвергать не грех, но всю культуру целиком.

135. Мои знакомые, муж и жена, были раньше, до того, как стали православными христианами, довольно-таки успешными и знаменитыми актерами. Но, придя к вере, осознали, что актерская деятельность будет мешать их спасению. Они обратились за советом к священникам, и те посоветовали им оставить свою работу, ввиду того, что это занятие недостойно благочестивых христиан. Мои знакомые так и поступили. Они покинули светское общество, полностью погрузившись в церковную среду, стали петь на клиросе, служить при церкви, в общем, скрылись за церковной оградой. Но в последнее время они, как люди истинно творческие, поняли, что не могут далее жить в этом «затворе», и стали постепенно возвращаться к жизни в обществе. Наблюдая за этой и другими подобными историями, у меня возник вопрос: действительно ли, с точки зрения Церкви, истинно верующим человеком можно быть, лишь находясь с головой за церковной оградой? Не является ли такое существование, как бы в параллельном реальной жизни измерении, самообманом? Потом ведь люди начинают ощущать неестественность такой жизни и возвращаются в общество. Если хочешь отречься от мира, иди в монастырь – вот мое мнение.

Церковная ограда находится в сердце человека; она есть даваемое Богом и раскрываемое человеком в Церкви духовное «чувство реальности», которое позволяет христианину различать должное и недолжное, добро и зло, истину и обман. Но чтобы приобрести такое чувство, нужно предварительно воспитать свою совесть, вооружить её Евангелием, молитвой, навыком жизни во Христе, опытом исполнения Божиих заповедей. Такое воспитание совершается в Церкви. Вполне естественно поэтому, что новоначальные христиане на некоторое (более или менее длительное) время отстраняются от тех сфер жизни, которые этому воспитанию препятствуют, и полностью погружаются в церковное существование. По мере духовного «взросления» люди искусства вполне могут опять вернуться к своей деятельности, но теперь она ими и по-другому осмысляется, и по-другому осуществляется: христианин воздаёт своим трудом славу Богу и несёт добро людям. Именно это и произошло с Вашими знакомыми, это совершенно естественный процесс.

Но здесь есть некоторые ошибки, очень распространённые у нас. Первая – что многими церковными людьми (и многими пастырями, к сожалению) Церковь воспринимается, так сказать, не динамически, но статически: вот ты пришёл в Церковь – так только и ходи в неё теперь, без каких бы то ни было перемен; а если со временем всё это начинает «надоедать», то это исключительно от гордости: нужно «смиряться», и всё «мирское» отсекать. Большинство современных пастырских приёмов и назиданий рассчитаны не на то, чтобы воспитывать в человеке совесть, христианскую свободу и ответственность, не на то, чтобы люди в Церкви взрослели и всесторонне развивались не только духовно, но и во всей полноте человеческого существа, но на «постоянное сидение в первом классе», на «хождение по кругу». При этом вектор нашей церковной идеологии – «назад в прошлое», но отнюдь не адекватное христианское существование в тех условиях, в которых Бог судил нам жить. От этого наша церковная жизнь превращается в постоянный «детский сад» и становится, как Вы совершенно правильно заметили, неестественной, ибо когда в песочнице сидят дети – это правильно и разумно; но когда сидение в песочнице объявляется (да ещё порой от лица Церкви) нормой для взрослых творческих людей – это никуда не годится; а в результате церковность действительно превращается в самообман. Вторая ошибка – когда деятели искусства, воцерковившись, выносят в общество это вот «детсадовское» представление о Христовой Церкви. «Ах, я прям ну такая грешная, прям ну вот через силу играю свои роли», заявляет, к примеру, некая актриса. Хочется спросить: это всё, чему Вы научились в Церкви? А ведь слова актёров имеют в нашем обществе значительный резонанс; часто по воцерковившимся актёрам люди составляют своё представление о вере. И представление это порой чрезвычайно далеко от подлинного христианства...