Что же будем делать мы, страстные и немощные? Как деланию этому научимся, чтобы хоть немного этот помысел водрузить в своих сердцах? Совершенно стяжать эту память в себе — это дар Божий и дивная благодать, как сказал святой Исаак.[256] Нас же не оставляет парение ума нашего и омраченное забытие, препятствуя пребывать и поучаться в этом. Часто размышляя об этом и собеседуя друг с другом /Л.9Ю6,/гом о смерти, внутрь же сердца глаголы сіа углубити и утвер- дити не можем. Но сего ради не малодушьствуем, ни отступаим деланіа сего. Понеже Божіею помощію, трудом и временем входим в сіе. И аще кто произволяет, да творит сице: да поминаеть преже писанныа глаголы, разумеваа, колико нужно и полезно деланіе се. Якоже бо всех брашенъ нужнейши — хлебъ, сице и память смерти прочих доброде- телей. И невъзможно есть алчющему не поминати хле/./.^/ба, такоже и хотящему спастися не поминати смерти, рекошя отци. Таже да съби- раеть умъ в та, яже рекошя святіи в пісаніихъ о различных страшных смертех, якоже блаженый Григоріе Беседовник и иніи мнози. Полезно же мню и сіе — еже въспоминати нам различныа смерти, виден- ныа и слышанныа, яже и въ днех наших бывшіа. Мнози бо не токмо мирстіи, но и иноци, въ благоденьстве пребывающе, и любяще житіе века сего, и долготу днемъ надежу имуще, /л.9200./ и еще не доспевше старости, въскоре смертію пожати бышя. От них же неціи ни отве- щаніа коего в часъ той смертный сътворити възмогошя, но тако просто, стояще или седяще, въсхыщени бышя. Иніи же, ядуще и піюще, издъхошя. Овіи, идуще путемъ, скоро умрошя. Иніи же, легше на ло- жих, мневше малым симъ и привременнымъ сномъ упокоити тело, и тако успоша сномъ вечнымъ. Некыим же от нихъ истязаніа зелна и трепе/,1.93/ти грозни, и устрашеніа бедна въ последній тъй час бышя, якоже вемы, иже едіна въспомянутіа их могут немало устрашити нас. И сіа вся на память приводяще, размышляим: где суть друзи и знаеміи нами? И что от сего пріобетошя, аще кои от них честни и славни и властели в мире сем бышя, или богатство и питаніе веліе телесно име- шя? Не вся ли сіа въ тлю и смрад и прах бышя? И помянемъ песнопис- цевъ о сих глаголющіх: «Каа житейскаа /л.93ов./ пища печали пребывает непричастна? Или каа слава стоит на земли непреложна? Но вся сени немощнейши, и вся сна прелестнейши въ едінъ час, и вся сіа смерть приемлет». Въистину бо «всячьскаа суета иже въ житіи сем, елика с нами не пребудут по смерти. Не прейдет бо тамо богатство о смерти, внутрь же сердца слова эти углубить и утвердить не можем. Но из‑за этого да не малодушествуем и да не отступаем от этого делания, поскольку с Божьей помощью, с трудом и со временем входим в это. И тот, кто решается, пусть делает так: да вспоминает выше написанные слова, понимая, как нужно и полезно это делание. Как ведь из всей пищи самая нужная — хлеб, так и среди прочих добродетелей — памятование о смерти. И как невозможно голодному не вспоминать о хлебе, так и хотящему спастись не поминать смерти, сказали отцы. Пусть затем ум сосредоточивается на том, что сказали о различных страшных смертях в писаниях святые, как‑то: блаженный Григорий Беседовник[257] и многие другие. Полезным кажется мне и то, чтобы вспоминать нам различные смерти, которые мы видели и о которых слышали, каковые произошли и в наши дни. Ибо многие не только мирские, но и иноки, в благоденствии пребывавшие, и любившие житие века сего, и на долготу дней надежду имевшие, и еще не достигшие старости, внезапно были пожаты смертию. Из них некоторые и ответа никакого в час тот смертный дать не смогли, но так просто, стоя или сидя, восхищены были. А иные испустили дух, когда ели и пили. Те, идя путем, скоропостижно умерли. Иные же, легши на ложа, думая малым этим и привременным сном упокоить тело, так и уснули сном вечным. У каких‑то из них, как мы знаем, в тот последний час были тяжелые мучения, трепеты пугающие и сильные страхи, одни воспоминания о коих могут нас немало устрашить. И это все на память приводя, мы размышляем: где суть друзья и знакомые наши? И что они приобрели от того, что некоторые из них в чести и славе и властителями в мире сем были, или имели богатство и изобильное телесное питание? Не все ли это обратилось в тлен, смрад и прах? И вспомним песнописцев,[258] об этом говорящих: «Какая житейская радость пребывает непричастной печали? Или какая слава остается на земле неизменной? Но все немощнее тени, и все обманчивей сновидений, на один час возникает, и все это смерть приемлет». Воистину ведь «всяческая суета в житии сем то, что не пребудет с нами по смерти. Не перейдет ведь туда богатство из этой жизни, и не сойдет туда житіа сего, ни же снидет с нами слава века сего, но, нашедши, смерть вся сіа погубит». И сице, разумевше суету века сего, «что мятемся всуе, упражняющеся въ жи/,і.94/тейская? Путь бо сей кратокъ есть, имже течем. Дымъ есть житіе се, пара, персть, пепелъ, въмале является и въскоре погыбает», и пути же есть хужши, якоже глаголеть Златоустъ. Путь убо проходяй путник, егда хощет на кую страну ити, идетъ; а камо не хощет, не идет; егда же обитаеть в гостинници, весть, когда[259] пришед и когда хощет отити: аще вечеръ пріиде, а утре отъи- детъ. Имат же и власть, аще множае хощет, в гостинници коснети. Мы же, и хотяще–и–не–хотяще, /л.94ов./ отходимь житіа сего и ни вемы сего, когда отходимъ: ни имамы власти, аще еще хощем, пребыти зде. Но внезаапу найдет «въистинну страшное таинъство смертное, и душа от тела нужею разлучается, от съставъ и съчетаній естественаго съю- за Божіим хотеніемъ отлучается». И что створим тогда, аще преже часа оного будем не попекшеся, ни поучившеся о сих и обрящемся тогда не готовы? И в тъй час горкый разумеем, «коликь подвигь иматъ душа, разлучающися от тел.. 95/леси. Увы, колико тогда скобрит, и несть иже помилуетъ ю! Къ аггеломъ очи възводит[260], безделно молится. Къ человеком руце простирает, и не имат помогающаго ей никого же», — точію съ Богомъ добраа дела. Тем же, разумевающе краткую нашу жизнь, попецемся о часе оном смертнем, не вдающеся въ молвы мира сего и в попеченіа неполезна. «Всуе бо мятется всякъ земнородный, — якоже рече Писаніе. — Аще бо и весь миръ приобрящем, но въ гробъ вселимся», ничтоже от мира сего въземше /л.95об./ — ни красоты, ни власти, ни славы,[261] ни чьсти, ни иного коего наслаженіа житейскаго. «Се бо зрим въ гробы и видим създаную нашу красоту безобразну и без славы, не имущу виденіа. И убо, зряще кости обнажены, речем в себе: кто есть царь или нищь, славный или неславный?» Где красота и наслаженіе міра сего? Не все ли есть злообразіе и смрадъ? И се вся честнаа и въжеленнаа мира сего отнуд въ непотрь- бъство бышя «и, яко цвет, увядше, /л. 96/ отпадошя и, яко сень, мимо гряде, — тако раздрушися все человечьское». И удивимся о сих, глаголюще к себе: «О чюдеси! Что се еже о нас бысть таинство? Како предахомся тленію? Како припрягохомся смерти? — Въистину Божіимъ повеленіемъ, якоже пишет: преступленіа ради заповеди болезнь Адаму бысть; древа вкушеніемъ древле въ Едеме, егда зміа с нами слава века сего, но смерть, придя, все это погубит». И так, уразумев суету века сего, «что мятемся всуе, упражняясь в житейском? Путь ведь этот краток, по которому идем. Дым житие это, пар, пыль и пепел, на малое время является и вскоре погибает», и хуже пути, как говорит Златоуст.[262] Ибо дорогой идущий путник, когда хочет в какую- то сторону идти, идет; а куда не хочет, не идет; когда же обитает в гостинице, знает, когда пришел и когда намерен уйти: если вчера пришел, а назавтра уйдет. Имеет также возможность, если хочет, больше в гостинице задержаться. Мы же, хотим — не хотим, уходим из этой жизни и не знаем того, когда уходим: не имеем возможности, если еще хотим, пребыть здесь. Но внезапно придет «воистину страшное таинство смертное, и душа с телом вынужденно разлучается, от составов и сочетаний естественного союза Божьей волей отлучается». И что будем делать тогда, если прежде того часа не попечемся, не подумаем об этом и окажемся тогда неготовыми? И в тот горький час уразумеем, «как тяжело душе, разлучающейся с телом. Увы, как она тогда скорбит, и нет того, кто помилует ее! К ангелам очи возводя, напрасно она молится. К людям руки простирает и не находит помогающего ей никого», — только с Богом содеянные добрые дела. Посему, осознавая краткость нашей жизни, попечемся о том часе смертном, не предаваясь мятежам мира сего и попечениям неполезным. «Ибо всуе мятется всякий земнородный, — как говорит Писание. — Хоть и весь мир приобретем, но в гроб все равно вселимся», ничего из мира сего не взяв — ни красоты, ни славы, ни власти, ни чести, ни иного никакого наслаждения житейского. «Ибо, вот, смотрим в гробы и видим созданную нашу красоту безобразной и бесславной, не имеющей вида. И, глядя на кости обнаженные, скажем в себе: кто здесь царь или нищий, славный или бесславный?» Где красота и наслаждение мира сего? Не все ли — злообразие и смрад? И вот, все чтимое и вожделенное мира сего стало совершенно непотребным «и, как цветок, увядши, отпало, и, как тень, проходит мимо, — так разрушается все человеческое». И удивимся этому, говоря себе: «О чудо! Что это за происшедшее с нами таинство? Как предались мы тлению? Как сопряг- лись со смертью? — Воистину, Божиим повелением, как написано: из‑за преступления заповеди болезнь была у Адама; из‑за вкушения плода древа в древности во Едеме, когда змея яд изблевала, — из‑за ядъ изблева, — того бо ради вниде смерть въсеродна, снедающи че- ловека». Но глубиною мудрости Своеа неи/л Рбпб./зреченныа урокы по- даваа[263] намъ животу и провидяй смерть, «Владыка, пришедъ, низложи зміа, въскресеніе нам дарова», къ жизни другой преселяеть рабы Своя.

И тако пріемлемъ въ уме второе пришествіе Господне, и наше въскрешеніе[264], и Страшный суд, самый еуангелскыа глаголы Господня предлагающе, якоже богогласный Матфей написа: «И по скорби, — рече, — дній тех солнце померкнет, и луна не даст света своего, и звезды спадуть съ небесе, и силы небесныа подвигнутся, /л. эт/ И тогда явится знаменіе Сына Человечьскаго, и тогда въсплачются вся коле- на земнаа, и узрят Сына Человечьскаго, грядуща на облацехь небесных съ силою и славою многою. И послет аггелы Своя съ трубным гла- сомъ веліимъ, и съберут избранныа Его от четырех ветръ, от конець небесъ до конець их».

Възлюбленный же ученикь Господень Іоаннъ сице пишет глаголы Его: «Грядет час, вън же вси сущіи мертвіи въ гробех услышат глас Сына Божіа и, услышавше, оживут. И изыдут сътворшеи /л.97об./ бла- гаа въ въскрешеніе[265] жівота, а сътворшеи злаа въ воскресеніе[266] суду». И пакы Матфеа: «Егда пріидеть Сынъ Человечьскый въ славе Своей и вси святіи аггели с Ним, тогда сядет на престоле славы Своеа; и събе- рутся пред Ним вси языци; и разлучить их другъ от друга, якоже пастырь разлучяет овця от козлищь и поставляеть овци одесную Себе, а козлища ошуюю. Тогда речеть Царь[267] сущим одесную Его: Пріидете, благословніи Отца Моего, наследуйте у/л.9*/готованное вам царство от сложеніа миру». «Ксущимжеошуюу Его речет: Идете отМене, про- клятіи, въ огнь вечный, уготованный діаволу и аггелом его». «И идут сіи в муку вечную, праведници же въ живот вечный».

И что, братіе, горше и лютейше страшнаго и грознаго оного ответа и виденіа, егда узрим вся съгрешивъшаа и не покаавшася вечным мукам отсылаемы праведным судом Божіимъ, и трепещущих люте, и въсклицающих, и безделно плачю/л.^ об./щих? Како же не въсплачемъ и не рыдаем, егда въ уме пріимемъ страшныа и лютыа оны мукы, яже рече Писаніе «огнь вечный, тму кромешную, пропасть глубокую, лю- того ведь вошла смерть во все роды, съедающая человека». Но глубиною мудрости Своей неизреченной полагая сроки нашей жизни и провидя смерть, «Владыка, придя, низложил змея, воскресение нам даровал», и к иной жизни переселяет рабов Своих.

Итак, примем в ум второе пришествие Господне и наше воскресение, и Страшный суд, сами евангельские слова Господни имея перед глазами, как богогласный Матфей их записал: «И после скорби дней тех солнце померкнет, и луна не даст света своего, и звезды спадут с неба, и силы небесные поколеблются. И тогда явится знамение Сына Человеческого, и тогда восплачут все племена земные и увидят Сына Человеческого, грядущего на облаках небесных с силою и славою многою. И пошлет ангелов Своих с трубным гласом великим, и соберут избранных Его от четырех ветров, от концов небес до концов их» (ср.: Мф. 24,29–31).

Возлюбленный же ученик Господа Иоанн так записывает слова Его: «Наступает время, в которое все мертвые в гробах услышат голос Сына Божия и, услышав, оживут. И выйдут сотворившие добро в воскресение жизни, а сотворившие зло в воскресение осуждения» (ср.: Ин. 5, 28–29). И опять Матфей: «Когда придет Сын Человеческий во славе Своей и все святые ангелы с Ним, тогда сядет на престоле славы Своей; и соберутся пред Ним все народы; и отделит их друг от друга, как пастырь отделяет овец от козлов и поставляет овец справа от себя, а козлов слева. Тогда скажет Царь находящимся справа от Него: Придите, благословенные Отца Моего, наследуйте уготованное вам царство от сложения мира» {Мф. 25, 31–34). «К находящимся же слева от Него скажет: Идите от Меня, проклятые, в огонь вечный, уготованный дьяволу и ангелам его» (Мф. 25, 41). «И пойдут они в муку вечную, праведники же в жизнь вечную» (Мф. 25, 46).

А что, братия, горше и тяжелее, чем этот страшный и грозный ответ и зрелище, когда увидим всех согрешивших и не покаявшихся отсылаемыми праведным судом Божиим в вечные муки, и тяжко трепещущими, вскрикивающими и безутешно плачущими? Как не заплачем и не зарыдаем, когда представим в уме эти страшные и тяжелые муки, то есть, как говорит Писание, «огонь вечный, тьму кромешную, пропасть глубокую, лютого червя неусыпающего, скрежет зубов» (ср.: таго червіа неусыпнаго, скрежет зубный» и прочаа вся болезни, хотя- щаа быти много съгрешівшим и Бога преблагаго прогневавшимъ зле нравом лукавым, от них же первый есмь азъ окаанный? Кый убо страх, братіе, будеть нам тогда, егда поставятся престоли, и книгы /л.99/ раз- гнутся, и Богъ на суде съ славою сядет, и самем аггелом предстоящим въ трепете? И что сътворимъ тогда, иже въ мнозех гресех повинніи человеци, егда услышим, зовущу Ему благословеныхъ Отца въ Царст- віе, грешныхъ же отсылающу в муку и от избранных отлучающу? И что убо отвещаем или отречем тогда, егда вся нашя дела предстанут на обличеніе нам, и вся нашя таинная явленна будут, яже съгрешихом въ дни и в нощи словом и делом и помышленіемь? /л. 99об./ И кый срам тогда объимет нас, понеже отврещися тогда от грех никто же может, Истинне обличающи и страху превелику обдержащу грешныа! В радости же и веселіи праведніи внидут в чертогъ небесный, мъзду пріем- люще добрым своим деланіемъ.

И кто исповесть, братіе, страхъ онъ и грозу втораго пришествіа Господня и суда оного Страшнаго и неумытнаго? Якоже некоему отъ отець рещи: «Аще бы възможно было тогда умрети, весь миръ от страха оного /л. юо/ умерлъ бы».

Того ради убоимся и ужаснемся, и пріемлем въ уме сіа. Аще и не хотящу сердцу, принужаем его помышляти сіа, и глаголемъ къ души своей[268]: «Увы, мрачнаа душе! Приближило ти ся есть от тела исхоже- ніе! Доколе злых не отреваешися? Доколе уныніемъ слежиши? Что не помышляеши страшный час смертный? Что не трепещеши страшнаго судища Спасова? Убо что отвещаеши или что отречеши? Се бо дела твоа предстоят, обличающе тя и клеве/,«. юооб./ихуихе на тя. Прочее, душе, дондеже время имаши, отступи отъ делъ срамных, имися по благое житіе, теци, предвари и верою възопи: Съгрешихъ, Ти, Господи, съгреших Ти зле! Но вем благоютробіе Твое, Человеколюбче. Того ради[269] припадаю и молюся Твоей благости: да пріидет на мя милость Твоа, Владыко![270] Яко смущена есть душа моя и болезньна о исхо- женіи своем отъ оканнаго ми тела:[271] еда како лукаваго съпостата съвет сърящет ю и препнет ю въ тме за неведомаа /л. ίου и ведомаа в житіи сем бывшаа ми грехы. Милостив ми буди, Владыко, и да не узрит душа Мф. 8, 12; Мк. 8, 43–44) и прочие все болезни, ожидающие много согрешивших и сильно прогневавших преблагого Бога лукавым нравом, из которых первый — я, окаянный? Какой ведь страх, братия, будет у нас тогда, когда поставятся престолы, и книги откроются, и Бог на суде со славою воссядет, когда и сами ангелы будут предстоять в трепете? И что будем делать тогда мы, во многих грехах повинные люди, когда услышим, что Он зовет благословенных Отца в Царство (см.: Мф. 25, 34), а грешных отсылает в муку и от избранных отлучает? И что ответим и возразим тогда, когда все наши дела предстанут на обличение нам, и все наше тайное будет явлено, чем мы согрешили днями и в ночи словом, делом и помышлением? И какой срам тогда охватит нас, поскольку отказаться тогда от грехов никто не сможет, когда Истина будет обличать и превеликий страх овладеет грешниками! В радости же и веселии праведные войдут в чертог небесный, принимая воздаяние за свои добрые дела.

И кто передаст, братия, тот страх и ужас второго пришествия Господня и суда того Страшного и неподкупного? Как сказал некий из отцов: «Если бы возможно было тогда умереть, весь мир умер бы от того страха».

Потому убоимся, и ужаснемся, и воспримем это в ум. Даже если и не хочет сердце, принудим его думать об этом и скажем душе своей: «Увы, мрачная душа! Приблизился выход из тела! Доколе зол не отвращаешься? Доколе унынием угнетена? Что не помышляешь о страшном смертном часе? Что не трепещешь перед страшным судилищем Спасовым? Так что же ты ответишь или чем оправдаешься? Вот ведь дела твои предстоят, обличая тебя и обвиняя тебя. Итак, душа, доколе время есть, отступи от срамных дел, примись за благое житие, беги, упреди и с верою возопи: “Согрешил я, Господи, зло согрешил пред Тобою! Но знаю благоутробие Твое, Человеколюбче. Потому припадаю и молюсь Твоей благости: да придет на меня милость Твоя, Владыко! Ибо смущена душа моя и болезненна от мысли об исхождении своем от окаянного моего тела: как бы не встретил ее совет лукавого супостата и не захватил ее во тьме за неведомые и ведомые в этой жизни бывшие мои грехи. Будь милостив ко мне, Владыко, и да не уз моа темнаго взора лукавых бесовъ, но да пріимут ю аггели Твои пре- светліи. Имеяй власть оставляти грехы, остави ми, да почію, и да не обрящется пред Тобою грехъ мой, еже съгреших немощи ради естьст- ва нашего словом, делом, помышленіемъ, в разуме и неразуміи! Да обрящуся пред Тобою въ совлеченіи тела моего не имущи скверны никоеа же на образе душа моеа, и да не пріимет /л. юі об./ мене, греш- ника, рука темнаа князя мира сего, еже въсторгнути мя въ глубину адову. Но предстани ми и буди ми Спасъ и Заступникъ! Помилуй, Господи, осквернившуюся страстми житіа сего душу мою, и чисту ея пока- аніемъ и исповеданіемъ пріими, и Своею силою възведи мя на божест- веный Твой суд. I егда пріидеши, Боже, на землю съ славою и сядеши, Милостиве, на престоле Твоем судити праведный Твой суд, мы же вси нази, яко осужени, неумытно/л. /02/му Ти суду предстанемъ, тогда нач- неши творити испытаніе нашим съгрешніемъ, — еже съгрешихом сло- вомъ и делом и помышленіемъ, тогда, Преблагый, не обличи моя та- иннаа и не посрами мене пред аггелы и человекы, но пощади мя, Боже, и помилуй мя. Понеже Страшнаго Твоего судища помышляю, Пребла- гый, и дне суднаго трепещу и боюся, отъ съвести моеа обличаем, и скорблю зело о деаній моихъ лукавых и недоумеюся, како отвещаю Тебе, безсмертному Царю, /л 102об./ тако Тебе горце прогневавъ. Ко- имъ ли дръзновеніем възрю на Тя, страшнаго Судію, азъ скверный и блудный? Но, Господи славе благоутробный, Отче, Сыне единородный, Душе Святый, помилуй мя и избави мя тогда огня негасимаго и сподоби мя одесную Тебе стати, Судій[272] праведный!»

7. О слезах: како подобает творити хотящим обрести сіа

Сіа глаголюще и помышляюще и сим подобнаа, аще Божіею благо- датію обрящем в сих слезы, подобаеть плакати, /л. юз/ елику силу и крепость имамы. Понеже, рекошя отци, плачем избавитися огня вечна- го и прочих будущих мукъ. Аще ли же не възможем намнозе плакати, понудим себе поне малы капля съ болезнію произвести. «Судит бо ся всяко от добраго нашего Судіи, — глаголеть Лествичникъ, — якоже въ всех, тако и въ слезах естественаа сила. Видех убо, — рече, — малы капля, яко кровь, съ болезнію изливаемы, и видех источникы без болезни происхо/л./03о<5./дящя. Аз же по болезни паче, а не по слезах тружающихся судих, мню же — и Богъ». Аще ли же не възможем рит душа моя темного взора лукавых бесов, но да примут ее ангелы Твои пресветлые. Имеющий власть оставлять грехи, оставь мне, да почию, и да не отыщется пред Тобой грех мой, коим согрешил по немощи естества нашего словом, делом и помышлением, в разуме и в неразумии! Да окажусь пред Тобою при совлечении тела моего не имеющим никакой скверны на образе души моей, и да не примет меня, грешника, темная рука князя мира сего, чтобы ввергнуть меня в глубину адову. Но предстань мне и будь мне Спасителем и Заступником! Помилуй, Господи, осквернившуюся страстями жития сего душу мою, и чистой ее благодаря покаянию и исповеданию прими, и Своею силою возведи меня на божественный Твой суд. И когда придешь, Боже, на землю со славою и сядешь, Милостивый, на престоле Твоем судить праведным Твоим судом, мы же все нагие, как осужденные, неподкупному Твоему суду предстанем, тогда начнешь Ты рассматривать наши согрешения, — что нагрешили мы словом, делом и помышлением, тогда, Преблагой, не обличи мое тайное и не посрами меня перед ангелами и людьми, но пощади меня, Боже, и помилуй меня. Потому что о страшном Твоем судище я помышляю, Преблагой, и дня судного, трепеща, боюсь, совестью моей обличаемый, и очень скорблю о делах моих лукавых, и недоумеваю, как ответить Тебе, бессмертному Царю, так горько Тебя прогневав. С каким дерзновением взгляну на Тебя, страшного Судию, я, скверный и блудный? Но, Господь славы благоутробный, Отче, и Сыне единородный, и Дух Святой, помилуй и избавь меня тогда от огня неугасимого, и сподобь меня одесную Тебя стать, Судия праведный!”»

8. О слезах: что подобает делать хотящим обрести их