Списки посланий, сделанные рукой самого Нила Сорского, нам неизвестны, как неизвестны и те письма, на которые он отвечал. (Вероятно, что адресаты писали и получали послания не в тетрадях книжного типа, а на бересте. В книги же вносили, очевидно, лишь то, что имело, на их взгляд, непреходящую ценность.) Но по крайней мере два — а может быть, и все три — Ниловых послания дошли до нас в собственноручных копиях их получателей.

Рукопись РНБ, Кирилло–Белозерское собр., № 101/1178, где находится третье, Герману Подольному, послание Нила Сорского (лл. 218–221; см. илл. 1), содержит также полукриптографические хроникальные заметки о событиях в белозерской земле с 1501 по 1509 г., сделанные разновременно тою же, кажется, рукой, что и копия послания. Среди заметок есть (л. 253 об.) запись о смерти Нилова брата Андрея (скончавшегося в конце 1502 или в начале 1503 г.) и (л. 254) о кончине самого Нила (7 мая 1508 г.). После 1509 г. речь в этих записках идет о происшествиях исключительно в Подольном монастыре. Н. К. Никольский, издавший по этой рукописи опись книг Кирилло- Белозерского монастыря конца XV в., считает, что все, что возможно извлечь из заметок относительно их автора, совпадает «с тем, что известно о старце Германе, получившем прозвище Пустынника, или Подольного, вероятно, по месту своих подвигов — в пустыне белозерской и Подольном монастыре. По происхождению он был от “благородного корене” (автор заметок близок к роду Сорокоума Глебовых. — Г. Я.), принадлежал к братству Кириллова монастыря одновременно с преп. Нилом Сорским, затем, по удалении последнего из Кириллова, продолжал с ним сношения, посещал его в Сорской пустыни, хвалил его образ жития, вел с ним споры и поддерживал переписку. Все это происходило до 1508 г. После кончины преп. Нила, которого Герман пережил на 25 лет (ум. 30 апр. 1533 года) он… удалился из места первоначальных подвигов в другой монастырь… Но близость старца Германа к рассматриваемому сборничку не исчерпывается указанным: 1) на об. л. 1 эта рукопись названа “Германов соборничек” (почерк записи XVI в. — Г. П.); 2) вероятно, не случайно из всех сочинений преп. Нила Сорского сюда внесено только послание к старцу Герману Подольному, хотя лицо адресата и закрыто здесь словами “имя рек”».[335] (Заметим, что, хотя во всех других списках нет этих слов «имя рек», нет на их месте и имени адресата). Послание здесь никак не озаглавлено. Список сделан довольно небрежно, с некоторыми пропусками, и немного не доведен до конца. Словно, чтобы была возможность впоследствии закончить копию, две трети страницы после окончания текста (л. 221) оставлены чистыми (на обороте листа — уже другой текст). Бумага кодекса вся XV в., главным образом последней четверти столетия.[336]

Послание Герману Подольному было написано Нилом Сорским не раньше (но, по расчетам Я. С. Лурье, и не намного позже) 70–80–х гг.

в.;[337] так что этот список сделан получателем послания, кажется, вскоре после его получения и, очевидно, — с авторского оригинала.

Рукой известного книгописца, старца Кирилло–Белозерского монастыря Гурия Тушина, ученика, корреспондента и адресата второго послания Нила Сорского, написаны послания преп. Нила в рукописи РНБ, Кирилло–Белозерское собр., № 142 /1219. По расчетам Н. А. Казаковой, этот сборник был изготовлен в промежутке между 1506 и 1524 гг.[338] «К счастью, — пишет Н. А. Казакова, — в этом сборнике сохранился список (вероятно, один из самых ранних) трех посланий Нила Сорского: Вассиану Патрикееву, Гурию Тушину и Герману Подольному. Можно полагать, что Тушинский список посланий Нила Сорского восходит непосредственно к автографам: естественно, что Гурий Тушин, являясь адресатом одного из посланий Нила Сорского, автограф своего учителя — “великого старца”, как он его именует, бережно хранил; автографы же посланий к Вассиану Патрикееву и Герману Подольному он мог получить непосредственно от адресатов, проживающих в Кирилло–Белозерском монастыре».[339]

Это весьма вероятно. По крайней мере, оригиналом адресованного ему послания Гурий Тушин должен был располагать. Совпадение же большинства мелких особенностей текста послания Герману Подольному в списке Гурия с особенностями списка самого Германа (например, «коли» вместо «когда», «неже» вместо «нежели», «достойно» вместо «поистине» и др. такого же рода) говорит о том, что он располагал оригиналом и этого послания.

В рукописи Гурия Тушина любопытно то, что он, Гурий, едва начав писать первое послание и исписав лишь лицевую сторону л. 191 (см. илл. 2), передал дело, кажется, кому‑то другому (см. илл. 3) — человеку с сухим аккуратным почерком, который и переписал это послание до конца (лл. 191 об. — 195 об.). Дальше, вне сомнений, за перо вновь взялся Гурий и сам вписал в рукопись второе и третье послания. Заманчиво предположить, что Гурий попросил вписать в рукопись первое послание его получателя, Вассиана Патрикеева.

«Не Тушин ли первый, задумав собрать послания своего учителя, объединил вместе те послания, о существовании которых он знал от их адресатов?» — задает вопрос Н. А. Казакова. И поясняет: «При таком предположении становится понятным, почему четвертое послание Нила Сорского — Кассиану, мавнукийскому князю, в этот цикл не вошло и в рукописях встречается только отдельно. Кассиан умер в 1504 г., и Гурий Тушин, объединяя в один цикл послания Нила Сорского, мог не знать о послании к нему Нила или же знать, но не найти за смертью адресата».[340]

Но сама атрибуция Нилу Сорскому этого «четвертого» послания мне кажется ошибочной, — равно как и предположение, что оно написано для Константина Мангупского (иначе Мавнукского, или Мав- нукийского), во иночестве Кассиана. А. С. Архангельский пишет об этом послании: «Это — самое обширное послание Нила Сорского, и написано им, как заметил еще преосвящ. Филарет, к Кассиану, князю Мавнукскому. Мнение это, принимаемое и другими (ссылка на “Историю Русской Церкви” Макария. Т. VII. С. 263. — Г. /7.), остается вполне достоверным, подтверждаясь самим содержанием послания».[341] Подобным же образом ссылается на содержание этого послания единственный его издатель, Елагин: «Четвертое послание написано к кня- зю–иноку Кассиану. Это с очевидностью подтверждается снесением содержания послания с жизнью Кассиана».[342] В том же духе, опираясь на содержание послания и цитируя его, пишет Я. С. Лурье: «В Послании Нил вспоминает бедствия, испытанные опальным князем на родине… и на Руси… и утешает Кассиана…».[343]

Обратимся к этому посланию. Вопреки А. С. Архангельскому, говорившему о двух его списках XVI в., мы находим его только в одном из них — РГБ, собр. МДА фунд., № 36 (185), лл. 363 об. — 375 об., по которому оно и было напечатано Елагиным. Но и здесь требуется поправка: рукопись написана не в XVI, а во второй половине XVII в.[344] Послание озаглавлено: «Послание от божественных Писаний во отоцех к скорбящему брату». Автор напоминает «скорбящему брату»: «…изве- де тя [Бог] от земли Египетския и приведе в землю Израилеву и сотвори тя познати единаго Себе, истиннаго Бога нашего Иисуса Христа, во плоти пришедша, и крещением Его крестився, и по сем сподоби тя ангельскому образу — еже у нас начало положити иноческому обещанию, во убозей нашей келийце… от юности твоея скорби и беды, и пленение, и заведение от своея земли и рода и отечества, и в землю чужую и незнаемую и язык несведом и род непознаваем вселяема, еще же и предпочтенных светлостию сана родителю чадо… избави тя Господь по сих многих и различных смертей и от огня, и от меча, и от воды» (лл. 364–365); «…возлюби тя [Бог] паче всех, пленив от утробы материи, ис–хитив от адовых уст — от земли и веры, и приведе в землю, в ню же не желал еси и не надеялся, и знамена тя печатию Своею царскою — во Отца [и Сына] и Святаго Духа крещением, и украсив тя, яко венцем, ангельским образом, привел к нам в ненаселенную пустыню, изволив- шу ти страдати всякия скорби, и беды, и наготы Христова ради имени…» (л. 368); «…начальную твою веру поминай на всяко время и час, первыя ревности начало пути, и теплых и горячих помысл твоих, с ними же пришел еси к моей худости в ненаселенную пустыню, единому стра- жющу, работая Богу моему от юности моея» (л. 374).

Судьба «преподобного отца нашего князя Константина Манкув- скаго, римлянина–грека», прибывшего на Русь в 1472 г. в свите Зои- Софьи Палеолог из Италии, служившего у Ростовского архиепископа Иоасафа и удалившегося (сосланного?) вместе с ним в 1489 г. в Ферапонтов монастырь, принявшего там через какое‑то время постриг и «нареченного во иноцех» Кассианом, основавшего затем у устья реки Учьмы при впадении ее в Волгу собственную «пустыню»,[345] в некоторых отношениях схожа с судьбой получателя занимающего нас послания. Он тоже был знатного рода, тоже был на Руси пришельцем и тоже подвизался «во отоцех», что можно понять как «на мысу»,[346] а мыс может быть при устье. Но есть и существенные различия, не позволяющие отождествить эти лица.

Грек, князь Константин должен был быть крещен, конечно, в детстве, еще у себя на родине. Получатель же послания был не только инородцем, но до прибытия на Русь и иноверцем — «от земли Египет- ския», «от адовых уст — от земли и веры», т. е., по–видимому, мусульманином или язычником; попав же «в землю Израилеву», он был наставлен в христианстве, познал «истиннаго Бога нашего Иисуса Христа, во плоти пришедша», и крещен, «крещением Его крестився» (Бог «знамена тя печатию Своею царскою — в Отца [и Сына] и Святаго Духа крещением»). После этого он сам, побуждаемый горячей верой и жаждой подвига («изволившу ти страдати… Христова ради имени», «теплых и горячих помысл твоих»), явился в пустынь к монаху–анахо- рету, автору послания, чтобы начать у него иноческий путь («еже у нас начало положити иноческому обещанию»). Поселившись затем где‑то «во отоцех», он почувствовал нужду в духовной поддержке своего первого старца–наставника. И тот написал ему занимающее нас послание.

Кассиан же «положил начало иноческому обещанию» не в ските отшельника, а в Ферапонтовом монастыре, и сделал это, согласно его Житию, далеко не сразу, как поселился там, а лишь после потрясшего его видения ему во сне покойного Мартиниана, бывшего игумена этого монастыря. И еще после этого он «время немало богоугодно во стра- се Божии поживе» в Ферапонтовом монастыре, прежде чем, уже старцем, решил отделиться и основал собственную «пустыню, глаголемую Учьма», в пятнадцати «поприщах» от Углича. Пустынь эта скоро обратилась в монашеское общежитие, которое угличский князь Андрей Васильевич щедро снабдил замлей «со деревнями и с починки» и прочим добром.

Ни содержание послания, ни стиль не дают, мне кажется, оснований для атрибуции его Нилу Сорскому. Это — обыкновенное, так сказать, пассивное, утешение, призыв к терпению, напоминание с помощью библейских примеров, что праведникам всегда тяжело в этой жизни; все — во «внешнем» плане. Автору чужда излюбленная Нилом Сорским сфера «внутреннего человека», он далек от того, чтобы анализировать помыслы, учить трезвенному хранению ума и побуждать бороться с зарождающимися в душе страстями. Стиль его совсем не так изящен и легок, как у преп. Нила. Нельзя даже, мне кажется, быть уверенным, что этот автор жил в XVI, а не в XVII в. Получателем его послания мог быть и крещеный татарин, и крещеный сибиряк, но никак не грек. Так что в число произведений Нила Сорского послание «во отоцех к скорбящему брату» включено, по моему убеждению, быть не может, и отдельное его от собрания произведений Нила Сорского существование в объяснениях не нуждается.