Надвойцы

Сегодня в ночь я дежурил, не спал. Но бессонница не была тягостной — ночные часы были часами воспоминаний светлых и радостных, так ощутимых всем существом прикосновений… А утром, как бывало прежде, в пору поста после бессонных ночей — приняло сердце совершенный дар Его неоскудевающей любви.

Вот уже пятое десятилетие жизни началось. Все чаще и чаще указывают окружающие — обыкновенно с улыбкой — мне на длинные серебристые нити, замелькавшие в моей бороде.

Минувшие годы, сколько там труда, и тревоги, и боли. Но чем острее эта боль, тем ярче, тем памятнее минуты, часы и дни радости и совершенного счастья, посланного Им как залог чаемого грядущего.

24.3.1937

Надвойцы

В светлый канун Благовещения пишу. Я совсем «зацифрился», последние дни пришлось очень много сидеть над своими листами. Мало приходится пользоваться весенней погодой. А весна уже начинается… Всюду еще снежная пелена, утром мороз, но днем капель и солнечный праздник… В эти дни так мечтается о свободе.

5.4.1937

Надвойцы

Шура умер. Как неожиданно пришла эта смерть, и так больно думать, что последние годы, вплоть до самой смерти, жил он в сумеречном, помутненном сознании… Я вспоминаю его такое светлое когда‑то лицо, его веселую улыбку, так давно погасшую в его глазах и сменившуюся непрекращающейся мукой. Он с такой громадной серьезностью принял в душу благую весть, но она здесь, на его земных путях, поросла для него тернием тяжелого страдания. Я не верю, конечно, нисколько в физические причины так называемого «безумия». Мне кажется, что он вступил слишком рано, еще не подготовленным, в запредельное Странствование. Его сокровенные высказывания еще больше, чем его стихи и рисунки, свидетельствуют о реальности его касаний мирам иным. Его судьба так странно похожа на судьбу других «скитальцев» и «странников»: Гоголя, Врубеля…

У нас понемногу весна вступает в свои права… Несколько дней было совсем тепло, но вот сегодня опять и холодно и сыро. Я каждый день гуляю по нашим дорогам.

Очень много времени я трачу на английский язык. Успехи делаю заметные. Я при мысли о свободе, пожалуй, единственной формой возможной для заработка представляю себе литературные переводы. Большое утешение для меня в том, что у меня есть английская книга. Чтением ее я начинаю обыкновенно свое раннее утро.

7.4.1937

Надвойцы

Христос Воскресе!

Может быть, эти строки придут к Святой ночи. Мое сердце не убрано и не готово к встрече праздника. Суета, усталость, мрак душевный, грусть непреодолимая о прошлом и настоящем. Но верю, что если мое сердце темно и беспамятно, то Он помнит обо мне и хранит меня в любви Своей. Среди множества воспоминаний об этой ночи — одно из последних о том, как уже в одиночке, после трудных, трудных дней Он Сам посетил меня Своим утешением.

18.4.1937

Надвойцы

Христос Воскресе!

Было много тоски, смущения, скорби, томления… Нет близких. Оттого, что девятый раз встречаю светозарную ночь на берегу, не на волнах красоты церковной. Оттого, что так много, много отшедших, кого не встретишь на земных путях; оттого, наконец, что вообще много было трудного, шумного, суетного… Барак, где я живу теперь, так полон народом, неплохим, но таким шумным…

Наконец, были особые… трудности, искушения, как всегда бывает в великие праздничные кануны. День Великой Субботы был как бы смутным. Наступил вечер. Дождь моросил в холодных сумерках. Темная река, покрытая местами неверным, зыбким, но еще не растаявшим льдом. За ней черные очертания леса. Я бродил по лагерному двору в этой серой полутьме…