Сотни ученых об этом и не подозревают. Они всерьез уверены, что компьютеры мыслят, хотя все яснее ясного: а где же вопросы? Даже если вопрос в программе есть, компьютер не спросит об этой программе. Он подчинится ее приказу, задаст вопрос, но никогда не нарушит приказа, запрещающего спрашивать. Мы его нарушаем. Наша социальная программа говорит нам: «А вот об X не спрашивай», — и мы, к нашей чести и славе, немедленно спросим об X .

Мы спрашиваем, потому что мы — творцы. Задавая вопрос, мы творим, вызываем его из небытия. Дело это опасно: то, что сотворено, обретает свою жизнь, идет путями, которые нельзя ни предсказать, ни подстраховать, — как Франкенштейн, как язык, как новорожденный младенец. Вопросы можно заглушить, убить их невозможно. Они духовны, у них — бессмертные души.

Спрашивать о счастье опасно вдвойне, ибо это — вопрос основной, фундаментальный. Когда мы задаем основные вопросы, мы трогаем основание. Задавая обычные вопросы, мы поверяем и разбираем то, что сверху, а стоим на прочном фундаменте. А вот когда мы зададим вопрос фундаментальный, стоять нам уже не на чем. То, что мы считали камнем, стало песком; утесы уверенности обратились в барханы сомнения. То, о чем мы спрашиваем, повисло над пропастью — может быть, его на самом деле и нет[40]? Какой метафизический ужас скрывается в этом! Небытие весомо и реально, как слепота или смерть.

Задавая фундаментальный вопрос, мы не только спрашиваем, мы ищем. Это — поиск, подвиг; без вопрошающего его нет[41]. Субъект и объект меняются местами; мы не только видим бездну, мы сами бездонны. Удивительно ли, что мы побыстрей выбираемся из нее, чтобы хоть чем-нибудь заняться, чтобы ее забыть? Говорят, первый индеец, увидевший Великий Каньон, привязал себя к дереву. Мы привязываем себя к маленьким, внешним миркам, испугавшись Великого Каньона в нас самих.

Те же, кто хочет «познать себя», несмотря на все эдиповы страхи, станут искать, исследовать. Спелеологи сердца, спустимся вниз. А кролики пусть бегут домой.

глава 2 ВРЕМЯ ПОИСКОВ. ПОРА ИЗГНАНИЯ

Уклониться от чего-то можно лишь на время; это — дело времени. Истина же

— дело вечности, даже если мы уклоняемся от нее, а не встречаем ее лицом к лицу. Во времени на всякий вопрос есть три ответа: положительный, отрицательный и уклончивый. Смерть — прикосновение вечности к времени

— исключает третий ответ.

Попробуем жить по закону вечности. Уклонимся от уклончивости. Посмотрим в бездну нашей беды. Может быть, мы удивимся, но даже если удивимся, настигнет нас радость[42]. Может быть, в глубине отчаяния мы обретем высоту надежды, в изгнании — дорогу к дому, словно герои жюль- верновского «Путешествия к центру Земли», которые нашли путь наверх, только добравшись до самой сердцевины. Какой хороший символ!

ОТЧУЖДЕНИЕ - ВЕЛИЧАЙШЕЕ НАШЕ БЛАГО

Малколм Магридж увидел величайшее благо в самой тяжкой нашей печали, так называемом отчуждении. Он пишет:

«Для меня, к великому моему счастью, всегда оставалось окошко, через которое сочился свет. (...) Я ощущал, порой — до ужаса сильно, что я чужой в этой чужой стране, пришелец, а не туземец, (...) перемещенное лицо. Как ни странно, ощущение это утешало меня, даже радовало (...). Вернется ли такая затерянность? Я стараюсь услышать ее, как далекую музыку, стараюсь увидеть вдали, как яркий свет. Неужели она ушла? Нет, слава Богу, — вот она! (...) И я понял, что единственное несчастье, которое может нас постигнуть, — чувство, что здесь, на земле, мы "как дома". Пока мы чужие, мы не забудем истинной нашей родины»[43].

Почему он называет такое чувство «великим счастьем»? Потому что это так и есть. Выше здесь нет ничего, ибо это ведет нас отсюда на небо, а что выше неба? Земная неудовлетворенность — путь к небесной удовлетворенности. Этого мало; не всем, кому недостаточно земли, обеспечено небо; но без этого вообще ничего не выйдет. Господь наш вежлив, Он не станет навязывать небеса тому, кто твердит: «Спасибо, я и так обойдусь». Слова надежды — «ищите и обрящете» — содержат страшное предупреждение: если искать не будете, не найдете. Землю мы получаем автоматически, небеса выбираем, а значит, можем их и не выбрать. Плотское рождение несвободно, оно зависит от наших родителей; духовное — свободно, и зависит от нас. Сам Бог не может повлиять на свободный выбор, это уже будет нелепость: «повлиять» и «свободный» — понятия несовместимые[44]. Однако Он может прельстить нас великим даром несчастья; тем, что нас не удовлетворит ничто иное, кроме неба.