— дело вечности, даже если мы уклоняемся от нее, а не встречаем ее лицом к лицу. Во времени на всякий вопрос есть три ответа: положительный, отрицательный и уклончивый. Смерть — прикосновение вечности к времени

— исключает третий ответ.

Попробуем жить по закону вечности. Уклонимся от уклончивости. Посмотрим в бездну нашей беды. Может быть, мы удивимся, но даже если удивимся, настигнет нас радость[42]. Может быть, в глубине отчаяния мы обретем высоту надежды, в изгнании — дорогу к дому, словно герои жюль- верновского «Путешествия к центру Земли», которые нашли путь наверх, только добравшись до самой сердцевины. Какой хороший символ!

ОТЧУЖДЕНИЕ - ВЕЛИЧАЙШЕЕ НАШЕ БЛАГО

Малколм Магридж увидел величайшее благо в самой тяжкой нашей печали, так называемом отчуждении. Он пишет:

«Для меня, к великому моему счастью, всегда оставалось окошко, через которое сочился свет. (...) Я ощущал, порой — до ужаса сильно, что я чужой в этой чужой стране, пришелец, а не туземец, (...) перемещенное лицо. Как ни странно, ощущение это утешало меня, даже радовало (...). Вернется ли такая затерянность? Я стараюсь услышать ее, как далекую музыку, стараюсь увидеть вдали, как яркий свет. Неужели она ушла? Нет, слава Богу, — вот она! (...) И я понял, что единственное несчастье, которое может нас постигнуть, — чувство, что здесь, на земле, мы "как дома". Пока мы чужие, мы не забудем истинной нашей родины»[43].

Почему он называет такое чувство «великим счастьем»? Потому что это так и есть. Выше здесь нет ничего, ибо это ведет нас отсюда на небо, а что выше неба? Земная неудовлетворенность — путь к небесной удовлетворенности. Этого мало; не всем, кому недостаточно земли, обеспечено небо; но без этого вообще ничего не выйдет. Господь наш вежлив, Он не станет навязывать небеса тому, кто твердит: «Спасибо, я и так обойдусь». Слова надежды — «ищите и обрящете» — содержат страшное предупреждение: если искать не будете, не найдете. Землю мы получаем автоматически, небеса выбираем, а значит, можем их и не выбрать. Плотское рождение несвободно, оно зависит от наших родителей; духовное — свободно, и зависит от нас. Сам Бог не может повлиять на свободный выбор, это уже будет нелепость: «повлиять» и «свободный» — понятия несовместимые[44]. Однако Он может прельстить нас великим даром несчастья; тем, что нас не удовлетворит ничто иное, кроме неба.

Таков ответ на вопрос, почему есть в мире страдание, — на самое сильное возражение против веры в милосердного Бога. Августин говорит, что именно по милости Своей Бог пропитал какой-то горечью все недолжные наслаждения[45]. Пророк Осия называет страдание «оградой», благодаря которой мы не можем «найти стези свои и возвращаемся к первой любви» (Ос 2:6-7). Льюис учит, что «жесткость Божья милосерднее мягкости человеческой, и понуждение Его — наша свобода»[46]. Даже смерть он называет «суровой милостью»[47]. Господь дает нам радости, но не дает гарантий; дает удовольствия, но не успокоенность, ибо Он «создал нас для Себя» и устроил все здесь, на земле, так, чтобы беспокоилось сердце наше, пока не упокоится в Нем[48].

Присесть и отдохнуть раньше времени у дороги опасно; истинный отдых и покой мы обретем, лишь не отдыхая. Пророк обличает тех, кто «врачует раны народа Моего легкомысленно, говоря "мир", "мир", а мира нет» (Иер 6:14).

В строчке из модной песенки «Тот, кому нужен друг, счастливей всех»[49] есть правда, искаженная тремя неправдами. Во-первых, надо бы сказать, нужен Бог; во-вторых, хорошо бы прибавить, что счастлив тот, кто об этом знает (ведь Бог нужен всем); наконец, в-третьих, он не самый счастливый — счастливее его тот, кто Бога обрел. Истина же, скрытая здесь, такая: в нужде нашей — наша надежда. Паскаль сказал: «Существует только три рода людей — те, кто нашли Бога и служат Ему; те, кто ищут Его; те, кто Его не ищут. Первые — мудры и счастливы, третьи — глупы и несчастны, а те, кто посредине, несчастливы, но мудры»[50]. Сразу видно, где проходит черта, разделяющая небо и ад: не между первыми и вторыми, а между вторыми и третьими. Раз уж мы на чужбине, чувство отчужденности — величайшее наше благо.

Исследуем же это благо. Развернем странный подарок, поиграем с ним. В чем его смысл?

«Отчуждение» противоположно слову «дома». Если Писание право, называя нас «странниками и пришельцами» (1 Петр 2:11), мы ощущаем отчужденность, ибо оно так и есть, мы здесь чужие. Когда какое-нибудь существо у себя дома, ему удобно, все экологически правильно. Если среда не дает нам этого ощущения, значит, она — не дом, мы — не у себя.

Рыба ладит с морем, мы же с миром ссоримся, как влюбленные. «Если материальный мир и впрямь породил нас, почему нам здесь так неприютно? Сетует ли рыба на то, что в море мокро? А если бы и сетовала, не говорило ли бы это о том, что она не всегда была или не всегда будет чисто морским существом? Заметьте, как удивляет нас время: "Да, время летит!.. Подумать только, Джон уже вырос и женился! Прямо не поверишь!" Господи, почему же? Видимо, в нас есть что-то вневременное»[51].

Нас тянет домой, и чутье подсказывает, что дом наш — не в этом мире. Оттого все общества на свете и в истории (кроме нашего) верят в загробную жизнь. Как великие странники, как Улисс и Эней, мы пытаемся добраться до дому. Мир сей нам домом не кажется. Пусть это хорошее шоссе, хороший мотель, хорошая школа, но — не дом. А вот на небе мы дома.