Подумайте об этом с минуту. На небе мы дома; небо — дом. Поиграйте с этой мыслью, всмотритесь в нее, пощупайте ее, прикиньте, прежде чем купить. Небеса не просто «хорошее место», это «наше место», «место для нас», для нас хорошее. Мы там уместны; мы как дома. Мы становимся самими собой, а не превращаемся в ангелов (потому и «воскреснут (...) тела» — мы не перейдем в другой вид)[52]. Льюис пишет: «Ваша душа странной формы, потому что именно эта выемка придется к одному из неисчислимых выступов Божьего бытия, именно этот ключ откроет одну из дверей дома, где обителей много. (...) ваше место в небесах создано для вас, как по мерке, ибо и вы созданы для него, и вас пригонят к нему, дюйм за дюймом, как перчатку к руке»[53].

Небеса — дом наш, ибо там мы обретаем себя такими, как мы есть. Вспомните, мы ведь не знаем, кто мы; мы отчуждены не только от дома, но и от самих себя. Это дивно выражено в Откровении: «... побеждающему дам вкушать сокровенную манну, и дам ему белый камень и на камне написанное новое имя, которого никто не знает, кроме того, кто получает» (Откр 2:17).

Джордж Макдональд так толкует этот символ: «Господне имя для нас выражает Его замысел данного человека — того, кого Он имел в виду, когда только начал творить его, и держал в уме долго, пока над ним трудился. Называя имя, Он признает, что это Ему удалось»[54]. Почему же имя это тайное, «которого никто не знает»? Потому, что «у Него — тайна с каждым человеком (...). В каждом есть полость, келия сердца, куда войдет только Бог. Но и в Боге (Господи, смири мою речь!) есть келия, куда войдет только один, только этот человек, чтобы вынести оттуда откровение для братьев. Для того он и создан, чтобы открывать тайны Отца»[55]. Льюис поясняет слова «для того и создан»: «Каждая душа отдает всем другим свое единственное знание, которое всегда неполно и так прекрасно, что земная ученость и земные искусства — лишь ненужное подобие ее рассказа; и я уверен, что люди созданы разными и для этого»[56].

ТОСКА ПО РАЮ

Чувство отчужденности — это неутолимая тоска по чему-то неопределенному, драгоценному и безвозвратно утраченному. «Никто не проникает в тайный сад через маленькую калитку, никто не слышит труб сказочной страны, не видит волшебного моря. В самом лучшем случае мы ловим отзвук, отблеск на чьем-то лице или на картине, в лесу или на концерте и преисполняемся печали, зная, что это неуловимо, и надо возвращаться к нашим клизмам, уличным пробкам, деловым бумагам»[57]. Изгнанники вспоминают дом:

При реках Вавилона,

там сидели мы и плакали,

когда вспоминали о Сионе. (...)

Если я забуду тебя, Иерусалим,

забудь меня десница моя.

Прилипни язык мой к гортани моей,

если я не буду помнить тебя,

если я не поставлю Иерусалима

во главе веселия моего. (Пс 136:1,5-6)