Память — единственная дамба в этом мире, которой мы можем остановить реку времени. Воспоминания драгоценны, ибо мы вынесли их из прошлого, как Робинзон Крузо вещи с корабля. Но корабли наши тонут, дамбы рушатся. Ничто «не остановит старение солнца, не отменит второй закон термодинамики»[60], и «храм достижений человеческих погибнет в развалинах вселенной»[61].

«Ночное небо», страшившее Льюиса, как страшило Паскаля «вечное молчание бесконечного пространства»[62], — это не пространство, а время. Пустота пространства — символ пустоты прошлого, в котором уже нет жизни, реальности, «настоящего».

Однако время и смерть — друзья нам, не только враги: обрамляя нашу жизнь, они придают ей великую ценность, как придает ее земле космос. Когда мы подумаем о том, что умрем, жизнь многократно повышается в цене. Считают, что в минуту смерти мы проглядываем заново всю нашу жизнь и по-новому ценим ее. Но для этого не надо ждать смерти, можно прямо сейчас поставить такой опыт. Вспомните какое-нибудь обычное событие. Потом представьте — хорошо представьте, — что вам осталось жить несколько минут. Теперь вспомните снова то же самое. Каким драгоценным оно покажется вам!

Проделаем это со всей нашей жизнью и увидим, что смерть не только превращает жизнь в «прошлое», но и придает прошлому жизнь; не только обращает все ценное в «былое», но и придает былому великую ценность. Тоскуя по безвозвратно ушедшему, мы видим его глазами смерти, хотя еще живы.

Однако этого мало. Время и смерть делают жизнь драгоценной, но не вечной. Мы же тоскуем по вечности, даже если не знаем, что это такое. Нас не удовлетворяет разумный мир повторений, вселенский верстак, где все на своем месте («все соделал Он прекрасным в свое время (...), время рождаться и время умирать, (...) время разрушать и время строить») (Екк 3:11,2,3). Мы радуемся рождению, но не смерти; мы не плачем на крестинах и не смеемся на поминках. Мы любим созидание, а не разрушение. Нам не все равно. Мы судим. Мы выбираем.

Вселенная не выбирает и не судит. Ей совершенно безразличны наши горести.

«Человек сказал мирозданью: "Знаешь, я существую". "Ну и что ? - отвечало оно. - Мне-то какое дело? Существуешь - и ладно "»[63].

Проведем опись мироздания. Сколько в ней всего — от атомов до агностиков, от голотурий до галактик? Пусть сумма этого будет «х». Скольких уже нет или скоро не будет? Тоже «х». Никакой разницы. Не «х+1» или «х-1», а «х». Мироздание ни на йоту не предпочитает жизнь смерти. Звезды, и те смертны. Закон вселенной — цикл рождений и смертей, река времени, буддийская сансара. «То, что возникает, то и исчезает». Таково «чистое и бесспорное око учения»[64].

Но Будда неправ. Со всем почтением к такому гиганту духа, скажу, что кое о чем он забыл. Мы возникаем и не исчезаем — не безличный космический разум, ведомый только мистикам, а мы с вами, люди, множество «я». Над рекой времени торчат наши головы (или сердца?). Будда считал нас иллюзией, мнимостью, мы рождаемся и умираем, но страстно хотим жить после смерти. То, что нам нужно,— за рекой. Если мы не можем через нее перебраться, если мы не можем увидеть лик Божий и жить — значит, мы жили впустую, мы проиграли, нам ничего не удалось.

Вселенная удовлетворяет все наши желания, кроме главного. Она — аладинова лампа, древо желаний, шведский стол, где есть все, пока не дойдет до коронного блюда. Мы раззадорим аппетит закусками, и тут нам предложат пустоту. Если это все, миром правит не случай, а злой Бог, вселенский садист, который раскладывает приманки, чтобы вернее погубить нас[65]. Последняя истина за стенами мира — или добрый Бог, или злой, слишком уж тут все сходится. Сквозь мир проступают замысел, план, рисунок; вопрос лишь в том, хорош ли художник.

Чтобы это узнать, лучше всего с ним встретиться. Но как? Мы сосланы в страну времени. Как выбраться в вечность?

ЧЕТЫРЕ ДОРОГИ ИЗ ВРЕМЕНИ В ВЕЧНОСТЬ

История дала четыре дороги. Первая — ведет назад, в прошлое, в золотой век, когда на земле жили боги. Это путь мифа. Миф переносит нас в сакральное время, в то вечное прошлое, из которого мы выпали в непрестанно перемещающееся настоящее[66]. Вторая — вообще уводит из времени. Это путь восточных религий, для которых время, а с ним и «я» — просто мнимости, «майя», их нет. Третья — через обетование и надежду ведет в будущее. Это путь Библии, эсхатологии, Царства Божьего. Четвертая, нынешняя — приспособила библейский путь к миру и ведет к небу на земле через диктатуру пролетариата, через овладение природой, через социальное планирование или хотя бы через гуманность; это уже неважно.

Сравнивая дороги, заметим, что только две из них ведут через время в вечность, — восточная не ведет через время, современная — к вечности. Можно разделить их и по другому признаку — вперед они ведут или назад. Тогда библейский путь и современный ориентированы на будущее, путь мифа и восточный — на прошлое (для образной их системы характерно возвращение к невинности, неосознанности, единству с природой).