Если мы прислушаемся к мудрецам древним, как Будда, и новым, как Кришнамурти, мы сможем понять, в чем тут дело. Время враждебно нам, ибо оно порождает страхи. Ведь боимся мы того, что будет; а не того, что есть. Некоторые психологи полагают, что девять десятых страданий — в душе, а не в теле. Порождает их страх, устраняет бесстрашие. Нет времени — значит, нет ни страданий, ни страха.

Буддисты именуют это нирваной. Нирвана избавляет от сансары, т. е. от рождения и смерти, от прихода в бытие и ухода из бытия, словом, — от времени. Это блаженство, ибо избавляя от времени, оно избавляет от желаний, а с ними — от страданий и страха.

Западному человеку, верующему или неверующему, это скорее не нравится. Цена нирваны — личность со всеми ее желаниями и страхами. Получается какая-то эвтаназия души; нашу самость лечат, вырезая самое «я».

Так это или не так, нам это не подходит. Лучше наша дорога или нет, она другая. Я не знаю и знать не могу, ведет ли восточный путь к истинному Богу, — я по нему не ходил. Те же, кто ходили, говорят разное: одни, — что оба пути ведут в одно и то же место; другие, — что они ведут в места совершенно разные[69]. Наверное, нам ничего не сказано о чужих путях по той же причине, по какой Христос не ответил прямо, когда Его спросили, много или мало спасающихся, а сказал: «Подвизайтесь войти...» (Лк 13:23-24). Будда тоже не отвечал на спекулятивные вопросы.

Ясно одно: путь наш — вперед, а не назад. Как только Адам и Ева пали, Бог послал ангела с пламенным мечом, чтобы преградить им дорогу в рай. Теперь путь их к Богу — «на восток от Эдема» (Быт 4:16), сквозь время, историю, борьбу, страдание, смерть — «Дом позади мира впереди»[70]. Изгнанные из Эдема через восточные врата, мы идем вокруг света, на восток, к восходящему солнцу, и у западных врат оно (Он) говорит нам: «Я — дверь...» (Ин 10:7). Человек, сказавший, что Он — Бог, вошел по горло в реку времени и сказал человеческими устами: «Я — путь, истина и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только через Меня» (Ин 14:6).

Воплотившийся Бог прибавил к Своей природе время, прибавив к божественному человеческое. Мы должны облечься во Христа, не совлекшись человеческого и временного, но оставшись в этих одеждах. Весь мир «стенает и мучается» с нами, и с нами искуплен (Рим 8:22). Бог не выуживает нас из реки — сеть Его так велика, что Он прихватит и реку. Удел наш — Христос, а у Него — две природы, не одна, Он не Брахма. Для восточной мистики мы вечны, для западной практики — временны, христианство же настаивает на несовместимом: и то, и другое. Христологические догматы описывают нашу природу и судьбу. Бог полюбил нас, временных и тленных, и пригласил на вечный . пир в святая святых. Можем ли мы Ему отказать? Мы ведь и сами хотим того же.

ПОЧЕМУ НА НЕБЕ НЕСКУЧНО?

Когда мы заглянем в сердце, мы видим небо, у которого две природы, как у Христа, — временная и вечная. Только это и решает неразрешимую проблему, из-за которой современные люди утратили вкус к небесам. Дело не в сомнении, а в скуке; не в том, что мы не верим в рай, а в том, что он нам неинтересен. Большинство из нас готово поверить во что угодно, мы слишком доверчивы. Но рай нас не привлекает, поскольку мысленный его образ не отвечает потребности сердца.

Мы представляем себе рай как неизменное совершенство, иногда — в образах арф, облаков и сияний, иногда — без всякого образа. Быть может, для ангелов это и рай, а для человека — скорее ад.

Картина эта так скучна, что мыслители нового времени нередко заменяют ее видами бесконечного прогресса. Лессинг, например, пишет (а Кьеркегор с одобрением его цитирует): «Если бы Бог держал в правой руке всю истину, а в левой — непрестанное стремление к истине (...) я бы смиренно склонился перед левой и сказал: "Отец, вручи мне Твой дар. Чистая истина — для Тебя одного"»[71]. Другими словами, лучше ехать куда-то и надеяться, чем прибыть на место.

Это не так. Льюис в «Расторжении брака» разбил обычное заблуждение одним ударом: «Тогда бы никто никуда не ехал». Всякий, кто, сидя, стоя или даже лежа, читает сейчас эту книгу, свидетельствует о том же — ведь он сейчас на месте.

Да, до поры до времени; но снова двинется в путь, и перед ним станет дилемма: в чем счастье — в том, чтобы карабкаться вверх, или в том, чтобы взглянуть с вершины? Карабкаться хорошо, но не без конца же! Когда- нибудь надо прийти домой. Но и дома засидеться скучно, хочется приключений. Самое неинтересное в сказках — последняя фраза: «Стали жить-поживать». Никто не описал эту жизнь интересно. Так можно ли не скучать на небе?

Ответ разобьем на шесть частей. Первая — самая длинная, хотя суть ее уместится в одной фразе: вечность не движется по линии времени, она — вне этой линии, она трансцендентна ей. Однако она ей и имманентна; она — вся линия, целиком, как можно ее увидеть с конца. Вот почему, когда Божье око видит нашу жизнь в завершенном совершенстве, Бог может сказать тленным детям времени: «О, ты прекрасна, возлюбленная моя!» Он говорит не о нас теперешних, а о нас целостных, о всей нашей жизни. Только вечность видит время как целое. Время пролито по земле, как вода из ведра. Вечность — вода в ведре; время, пришедшее домой. Боэций определил вечность как «целостное, совершенное, одновременное обладание бесконечной жизнью»[72].

С Божьей точки зрения, «любящим Бога все содействует ко благу» (Рим 8:28). Все тут, все цело, ничто не потеряно: «Я возвещаю ваше спасение. Вот, Я творю все новое. Вот, Я совершаю невозможное. Я восстанавливаю года, съеденные саранчой и червями. Я возвращаю все, что вы растеряли, ковыляя на своих костылях. Я воссоздаю симфонии и оперы, не проникшие в ваши глухие уши, и снежные горы, которых не видели ваши слепые очи, и свободу, растранжиренную вами, и самое ваше "я", утраченное через неправду, и восстановлю благо, которого вас лишили ваши дурацкие просчеты, и приведу вас к Любви, о которой говорила всякая любовь, к красоте и радости, которых вы искали по улицам, о которых плакали в подушку»[73].