Именно о них говорят мудрецы, мыслители, мистики и возвращенные к жизни пациенты, увидевшие отблеск неба[82]. Они готовы посвятить остаток жизни этим ценностям, единственно абсолютным в мире мелких мыслей и суетных отношений. Отблеск неба очистил зрение, и теперь они предлагают нам небесный образец. Они понимают слова: «Да приидет Царствие Твое (= мудрость и любовь), да будет воля Твоя на земле, как на небе».

Небесная жизнь — неиссякаемый водомет Божьей мудрости и Божьей любви. Где ж тут соскучиться? Во времени на земле мудрость им поглощается; но если мы все же коснемся ее, мы ощущаем запах моря. Где бы ни обрели мы хоть сколько-нибудь любви и мудрости, мы — в морской, соленой воде. Земля — берег Божьего моря; когда мы мудры или когда мы любим, мы — дети, плещущиеся «в волнах бессмертных вод»[83]. А в полноте лет, сделавшись богами, мы будем взлетать на бурунах мудрости и погружаться в глубины любви. Радость пропитает нас, и скуку мы вспомним со смехом.

глава 3 место поисков. небо на земле.

Не казалось ли вам иногда, что мир населен призраками? Ощущает это особый детектор. Он у нас есть, он вмонтирован в наше сердце. Там вообще немало детекторов, мы ведь неосознанно ищем, мы сыщики, мы детективы. Наши чувства собирают улики красок, звуков, запахов, вкуса, температуры и много другого. Есть у нас и внутренние чувства, детекторы правды и лжи, красоты и уродства, любви и злобы, добра и зла (их именуют совестью). Они разные у разных людей и различаются больше, чем чувства внешние — скажем, у доверчивого человека плохо работает детектор лжи, а детектор жестокости у святого чувствительнее, чем у садиста. Наличие призраков в мире ощущают все, но не в равной степени.

Чувство, которое иногда называют «чувством священного»[84], подсказывает, что в мире очень много чего-то невидимого. Иногда мы путаемся — ведь тут ничего не предскажешь, ничего не поделаешь, не определишь, не укротишь. Так и кажется, что «все это» — из другого мира, не из нашего. Поэтому мы простодушно дивимся, создавая сказки и мифы, или благоговейно преклоняемся[85]. Чтобы это воплотить, мы творим внеприродные существа — эльфов и фей, богов и богинь, но ни одно из них «не то». Мы не можем «это» объективировать, оно как бы все время сзади, позади нас, а если мы обернемся — немедленно исчезает. Может быть, когда- нибудь мы увидим лицом к лицу «это» или его источник и узнаем старого друга, недруга, надувалу, возлюбленного. Как бы то ни было, мы по нему тоскуем. Мы боимся его, но ведь и любим. Оно околдовывает нас, но в руки не дается. Льюис пишет:

«... то, что вы ищете, видите, провидите сквозь другие , ненужные желания, в любой просвет более громких страстей, день и ночь, год за годом, от раннего детства до старости, и ни разу не обрели. Все, что мало-мальски серьезно владело вашей душой, было лишь отблеском, невыполненным обещанием, неуловимым эхом. Но если бы это эхо окрепло в звук, вы бы сразу узнали и сказали уверенно и твердо: "Для этого я и создан"»[86].

Где же «это» особенно видно?

человеческое лицо

Лицо — самое нездешнее, самое странное, что только есть в мире. Внешняя его сторона, как внешняя сторона мироздания, указывает куда-то вглубь — не в глубь материи, а в глубины смысла.

Лицо — как стихи, оно осмысленно. Арчибальд Маклиш писал: «Стихи должны не "значить что-то", а "быть"». Что бы он ни имел в виду, при обычном употреблении слов это нелепо. Стихи не могут просто «быть», как предметы, — тогда это уже не стихи. Они несут смысл, что-то значат, если же они хорошие, они и есть то, что значат. Скажем, стихи о красоте красивы. Вот и лицо должно и «быть» и «значить». В слове «улыбка» радости нет, другое дело — в улыбке.

Магия лица показывает нам, как властвует дух над материей. Лицо — не просто объект, кусочек тела, оно субъект, часть души. Именно здесь душа до сих пор преображает тело, как велел Создатель. Это — память о рае, где материя была прозрачной для духа и слушалась души, как душа слушалась Господа. Когда душа восстала против Него, тело восстало против души, ибо власть души над телом — лишь подобие власти Бога над душой. Кроме того, лицо предвещает то время, когда грехопадение будет искуплено, иерархия — восстановлена, и все в нашем воскресшем теле исполнится смысла.

Даже младенцы видят особую осмысленность лица. Еще не умея говорить, ничего не зная, они понимают улыбку или нахмуренные брови, у них уже есть детектор. Физиологии этого не объяснить; с таким же успехом можно толковать Мону Лизу, подсчитывая мазки[87].

Детектор есть и у взрослых. Если мы не обязаны оценивать лицо, как жюри на конкурсах красоты или пластические хирурги, мы смотрим сквозь него, вглубь. Но ведь и весь мир — как лицо! Мы тоже смотрим через него; куда же?

Подберем другие ключи, другие указки. Одна из них еще удивительнее лица.