Не все мы ученые, но все — люди. Поэтому каждый должен читать знаки мира, спрашивать, что они значат, и только немногие — еще и смотреть на них извне. Однако наша цивилизация поменяла все местами: теперь почти все смотрят на знаки, читают же их немногие. Наука для нас — непременна, религия и философия — дело частное, что-то вроде роскоши. Но представьте, что религия права и «человеческая наука лишь распускает на нити ткань науки Божьей». Представьте, что «Бог мыслит цветок, а не ботанику, и относится она к цветку как холст, краска, кисть к образу картины, живущему в сознании художника»[103]. Тогда, отведя закуток субъективного искусству чтения знаков, мы упустим то, что есть.

Сделаем иначе. Поставим мыслительный эксперимент — спросим, как ребенок: «А что это?», и попытаемся прочитать знак мироздания. Предположим с неразумной разумностью, что он что-то значит, и спросим, что же.

Чтобы правильно читать знаки, нужны правила чтения. Нельзя грешить против правды, надо исходить из того, каковы эти знаки на самом деле. Каковы же они? Или условны, или естественны. Знаки условные (произвольные) придумали люди, они могут быть другими, как буквы алфавита или спортивные сигналы. Знаки естественные (природные) другими быть не могут, как дым, знак огня, или улыбка, знак радости.

Природные знаки больше говорят нам о своем значении, ибо означаемое ими в каком-то смысле — здесь, в самом знаке. Там, где есть дым, есть и огонь. В улыбке есть радость, в букве нет звука. Природный знак — живой; он — то, что он значит, как таинство. Он действует, как волшебство (да он и впрямь волшебен, мир преисполнен действительнейшего волшебства).

Если мирозданье — знак, это знак природный; в нем есть то, что он означает. Если оно — знак неба, небо в каком-то смысле здесь, в мирозданье, как солнце — в луче, здоровье — в румянце. Это никак не значит, что небо не запредельно. Солнце тоже не луч. Нынешнее семя может быть частицей будущего цветка.

Собственно говоря, небо включает землю, как душа включает тело. Душа включает тело, ибо она — это «я», моя личность, а «мое тело» — только часть этого «я». Материальное тело не вместит нематериальную душу. (Где она — в шишковидной железе? Всюду? Теряю ли я часть души, когда стригусь?) А вот нематериальная душа достаточно просторна. Точно так же земле не вместить неба (где оно, в Диснейленде?), а небо землю вместит.

Вернемся к правилам чтения. Знаки можно разделить еще на словесные и изобразительные. Писание — словесный знак Бога, природа — изобразительный. Правило чтения изобразительных знаков гласит, что знак меньше означаемого в трех смыслах. Во-первых, означаемое весомее, вещественнее, реальнее. Картинка — только картинка, хотя мы можем принять ее за саму вещь — дети пугаются зверей на картинке, тем более в фильме. Во-вторых, у изображаемого больше измерений. Скажем, двухмерная картина изображает трехмерные предметы, а неподвижная, трехмерная статуя — движущееся во времени, четырехмерное существо. В- третьих, изображаемое четче, яснее, в нем больше деталей. Портрет не передаст каждой поры, каждого волоска.

Если земля — образ неба, мы знаем о небе по меньшей мере три вещи. Во- первых, оно реальнее, весомее земли. Обычно нам кажется, что оно прозрачное, расплывчатое, жидкое. На самом же деле это земля эфемерна, как ветер, как «трава, которая сегодня есть, а завтра будет брошена в печь» (Мф 6:30). Евангельские образы выправляют привычное заблуждение, если мы еще способны впрямую их ощущать.

Во-вторых, на небе больше, а не меньше измерений. Это значит, что духовное не лишено четырех измерений материи. Вечность включает, а не исключает все, что есть во времени.

В-третьих, небо четче, а не расплывчатее земли. Оно «слишком четко, чтобы о нем рассказать»[104]. Вот почему духовидцы и возвращенные к жизни рассказать о нем, в сущности, не могут. Наши представления о небе расплывчаты, невесомы, одномерны; но если мы сравним с землею само небо, расплывчатой, одномерной и невесомой окажется земля.

Я не хочу сказать, что земли как бы и нет. Она есть, она вполне реальна, но менее реальна, чем небо, ибо она — его образ. Ничего обидного здесь нет, ведь небо — самое реальное, что только может быть. Земля выполняет величайшую из задач: она — пророчица, не престанно возвещающая «Это не все!», как возвещает наше сердце. Пророки Божьи, и здравые мысли, и мирозданье указуют нам на то, что больше их. Когда пророк, хотя бы и косноязычно, скажет: «Так говорит Господь», мы не должны терять времени, рассуждая об его произношении.

небо на земле

Итак, на земле, у нас, — и знак, и обозначаемое. Явилось Царство, явился и Царь. То, на что указывали знаки, — «здесь и сейчас», не только «там и тогда»; в знаках, а не только за ними. Небеса воплотились.

Употребляя это слово, мы тут же вспомним Слово — Христа. Что ж, довершим эксперимент, выпустим последнего кота из мешка. Это и есть Христос, Логос, воплощенная мысль Божья. Числом измерений Он пре восходит в бесконечное количество раз земное тело иудейского плотника, жившего в I веке, хотя оно было Его храмом, скинией, святым святых. Божий глагол, совершенно и полно выраженный до начала времен, Божий замысел, творивший мирозданье, Божий чертеж, отраженный в тварном ладе, сошелся в одной точке, в определенном человеке, который сказал: «..Я есмь» (Ин 8:58), предъявив права на пристойное лишь Богу: «Я есмь Сущий». Все знаки указуют на Него, ибо от Него исходят.