Удовольствия и ощущения — пузыри на поверхности; счастье и знание — подводные течения; радость и мудрость — сокровища на самом дне.

Каждая ступень глубже предыдущей. Знание — вроде рентгеновских лучей для чувственного восприятия; за внешним оно различает структуру, скелет, костяк. Мудрость, в свою очередь, открывает самую суть, самые смысл и ценность того, что знает знание. Точно так же счастье — глубже удовольствия; мы видим это, когда счастливы, хотя нам больно (да, счастливы — спросите любую мать). А радость глубже счастья, ибо она остается, когда мы страдаем душой. Есть чувства, которые глубже чувств, как есть доводы, которых не может знать разум (помните, у Паскаля?).

Дух может радоваться, когда страдает душа, но обычно радость переливается в душу и даже в тело. Тот, кто обрел духовную радость, здоровее психически и физически (например, ему можно меньше спать, он лучше сопротивляется болезням). Однако истинный дом радости — дух. Душа испытывает ее лишь потому, что жива духом, как тело живо душой. Чувство радости — не сама радость, а ее избыток, перелившийся в душу; не волна, а след ее на песке.

Далеко не всякий знает, что такое дух и чем отличается он от души. Какая, в сущности, разница? Очень простая — между жизнью и смертью. Тело мертво без души, душа — без духа. Тело без души, «тело» внешне — совсем такое же. Сразу же после смерти ни вес его, ни объем, ни рост не меняются, а жизни в нем нет. Душа — не что-то отдельное, не особый предмет, она — жизнь этого тела. Точно так же душа без духа мертва, но она и думает (мертвые мысли) и чувствует (мертвые чувства), только жизни в ней нет. Если вы хотите увидеть мертвые или умирающие души, выйдите на улицу.

Греческая философия (во всяком случае, традиция Сократа и Платона) учит, что душа бессмертна. Писание этому не учит: бессмертен только Бог[108]. Мы же обретаем бессмертие не пассивно — не потому что родились, но актом свободного выбора, «рождаемся заново»[109]. Если бы Господь Своим чудом не воскресил мертвых, надежды на бессмертие не было бы[110]. Бессмертна не только душа, бессмертно тело[111]. Наконец, душа не бессмертна, она смертна[112]. Ад означает именно это, смерть души.

Смерть тела не воздействует на дух, она только проясняет, что же он выбрал

— с Богом или против Бога. Если дух жив, душа очищается смертью.

У духа только две возможности, ибо он стоит лицом к лицу с абсолютом, с Богом. Выбор его абсолютен: «да» или «нет». (Вот почему совесть, голос духа, так сурова). Льюис имеет в виду дух, когда пишет: «В конце концов, есть только два рода людей. Одни говорят Богу: "Да будет воля Твоя", другим Бог говорит: "Да будет твоя воля"»[113].

У души возможностей много, наши мысли и чувства — разных цветов, не только черные и белые. Тело же совсем рассыпчатое, оно — часть материального мира.

Именно дух решает, кто мы. Именно там, в самой глубине, я — это «я». Наши дионисийские и аполлонические половинки — еще не личность, не целое. Где же они соединяются? Неужели мы просто склеены из двух кусков? Нет, мы едины, но только на самом дне, где сходятся склоны ущелья. Фланнери О'Коннор пишет: «Все, что движется вверх, должно соединиться в Боге»[114]; точно так же все, что движется вглубь, должно соединиться в духе, сообразном Богу. Наше «я» отражает Божье «Я есмь». Это и есть наш дух, наше сердце (так называет его Писание), самая сердцевина и самая глубина.

Здесь, на дне ущелья, и смешиваются живые воды. Глубочайшая радость и есть глубочайшая мудрость. Счастье само по себе — не знание, а вот радость

— это мудрость, мудрость — это радость. Причина такого единства в том, что мудрость и радость, в отличие от счастья и знания, обращены не к абстракции, и действует здесь не абстрактная наша способность. Скорее можно сказать, что живое сердце соприкасается здесь с живым Богом, жизнь

— с Жизнью, дух — с Духом, я — с «Ты». «Бездна бездну призывает» (Пс 41:7).

Писание учит нас познавать Господа не умом, а сердцем. «Познавать» значит в Библии «любить», даже физически любить: «Адам познал Еву, и она зачала» (Быт 4:1). Зачала она не концепцию, но ребенка, живую душу. На духовном уровне, как это ни удивительно и ни дивно, Бог хочет познать нас, и от этой любви родимся мы сами, наша новая личность, наш новый удел. Мы — матери самим себе. Сейчас мы — лишь утроба, или сырье, или «потенция». А вот отцами себе мы стать не можем. Такое желание — эдипов комплекс, мечта о том, чтобы отделаться от отца, стать своим отцом, своим Богом. Наш первый, «первородный» грех в том, что мы отказываем Богу, когда Он к нам сватается. И получаем бесплодие, а там — и «тьму внешнюю» (Мф 8:12), единственную альтернативу радости.