Ошибка Клопштока заключалась в том, что он сделал чудесное предметом своей поэмы. Его главный герой — Бог; такой герой не может пробудить трагического сострадания. Однако в «Мессиаде» есть несколько прекрасных мест. Эпизод с двумя влюбленными, воскрешенными Христом[45], исполнен прелести, которой лишены языческие мифы. У древних мы не встретим героев, вырванных из рук смерти, если не считать Алкесты, Ипполита и Эра из Памфилии [46].

Чудесное в «Мессиаде» многообразно и величественно. Планеты, населенные сверхъестественными существами, сонм ангелов, духи тьмы, еще не родившиеся или уже завершившие свое земное существование души погружают нас в бесконечность. Характер Абадонны, кающегося ангела, — счастливое изобретение. Клопштоку принадлежит также честь создания дотоле неизвестных мистических серафимов.

Гесснерова «Смерть Авеля» — творение, исполненное трогательного величия. К сожалению, ему присуща та идиллическая слащавость, без которой немцы не могут обойтись, заимствуя сюжеты из Священного писания. Их поэмы нарушают один из самых важных законов эпопеи — правдоподобие нравов —и превращают царственных пастырей Востока в простодушных пастухов Аркадии.

Что же до автора поэмы «Ной»[47], он не смог совладать с богатством избранного сюжета. Меж тем для человека, одаренного могучим воображением, описание допотопного мира явилось бы славным поприщем. Не пришлось бы даже самому изобретать все чудеса: богатую жатву можно было бы собрать, перелистав «Крития»[48], хронику Евсевия, несколько трактатов Лукиана и Плутарха. Скалигер приводит отрывок из Полигистора, где речь идет о неких табличках, написанных еще до потопа и хранившихся в Сиппаре[49], — очевидно, том же самом, что и Сипфара Птолемея [50][51]. Музы говорят на всех языках и понимают все наречия; чего только не почерпнули бы они из этих табличек!

Глава пятая. «Генриада»

Если мудрый замысел, живое и стремительное повествование, прекрасные стихи, отточенный стиль, хороший вкус, лишенный погрешностей слог — это все, что нужно для эпопеи, то «Генриада» — творение совершенное; однако этих качеств недостаточно: необходимо еще, чтобы в поэме шла речь о событиях героических и сверхъестественных. Но разве мог Вольтер, чьи усилия были постоянно направлены на уничтожение христианского чудесного, счастливо использовать его в своем творчестве? И все же самыми поразительными эпизодами своей поэмы, равно как и самыми прекрасными сценами своих трагедий, автор «Генриады» обязан той религии, против которой боролся, — так велико могущество христианских идей.

Философия умеренности, бесстрастная и строгая мораль приличествуют музе истории; но эпопее этот дух суровости не пристал. Когда Вольтер в начале поэмы восклицает:

Святая Истина, сойди с высот небесных!

он, как нам кажется, допускает ошибку. Эпическая поэзия

На мифе зиждется и вымыслом живет[52]

Тассо, писавший поэму на христианский сюжет, создал, вслед за Платоном и Лукрецием [53][54], чарующие строки:

Sai, che la согге il mondo, ove piu versi Di sue dolcezze il lusinghier Parnasso, etc[55].

«Без лжи нет и поэзии»[56], — сказал Плутарх[57][58].

Неужели в лесах полуварварской Франции нельзя было найти какой–нибудь старинный замок с галереями, подземельями, увитыми плющом башнями — замок, с которым связано множество чудесных легенд? Неужели чащи лесов и лощины не скрывали какой–нибудь готический храм? Неужели в горах Наварры ни один друид не пел под сенью священного дуба, на берегу потока, под завывания бури о старинной Галлии и не оплакивал могил ее героев? Я уверен, что при Франциске I какой–нибудь рыцарь тосковал в своем замке по турнирам былых времен и той эпохе, когда Франция шла войной на нечестивых и неверных. Какими сюжетами богата история нидерландской революции[59], происходившей одновременно с заговором Лиги[60] и, так сказать, родственной ей! Голландцы завоевывали Индию, а Филипп получал первые сокровища из Перу; даже Колиньи послал экспедицию в Каролину[61]; героем трогательнейшего эпизода «Генриады» мог стать и шевалье де Гург: эпопея должна заключать в себе целый мир.