Григорий. Вот тебе свеча: премилосерднейший отец наш всем открыл путь к счастию. Сим каменем искушай золото п серебро, чистое ли?

Афанасий. А что ж, если кто испытывать не искусен?

Грпгорпй. Вот так испытывай! Можно ли всем людям быть живописцами и архитекторами?

А ф а п а с и й. Нпкак нельзя, вздор нелепый.

Грпгорпй. Так не тут же счастие. Видишь, что к сему не всякому путь открыт.

Афанасий. Как не может все тело быть оком, так сему не бывать никогда.

Грпгорпй. Можно ли быть всем изобильными или чиновными, дюжими пли пригожими, можно ли поместиться во Франции, можно ли в одном веке родиться? Нельзя нпкак! Видите, что родное счастие не в знатном чине, не в теле дарования, не в красной стране, не в славном веке, не в высоких науках, не в богатом изобилии.

Афанасий. Разве ж в знатном чине и в веселой стороне нельзя быть счастливым?

Григорий. Ты уже на другую сторону, как некий лях через кобылу, перескочил  [330].

Афанасий. Как?

Григорий. Не мог сесть без подсаживания других, потом в двенадцатый раз, посилившись, перевалился на другой бок: «Ну вас к черту! Передали перцу», — сказал осердясь.

Афанасий. Да не о том спрашиваю я, о мне спрашиваю.

Григорий. Ты недавно называл счастием высокий чин с изобилием, а теперь совсем отсюда выгоняешь оное. Я не говорю, что счастливый человек не может отправлять высокого звания, или жить в веселой стороне, или пользоваться изобилием, а только говорю, что не по чину, не по стороне, не по изобилию счастливым есть. Если в красном доме пировное изобилие пахнет, то причиною тому не углы краснее; часто и не в славных пироги живут углах. Не красен дом углами, по пословице, красен пирогами. Можешь ли сказать, что все равнодушные жители и веселые во Франции?

Афанасий. Кто ж на этом подпишется?

Григорий. Но если б сторона существом или эс- сенциею счастия была, непременно нельзя бы не быть всем счастливым. Во всякой статье есть счастлив ли и несчастлив ли. Не привязал бог счастия ни к временам Авраамовым, ни к предкам Соломоновым, нп к царствованию Давидову, ни к наукам, нп к статьям, ни к природным дарованием, ни к изобилию: по сей причине не всем к нему путь открыл и праведен во всех делах своих.

Афанасий. Где ж счастия искать, если оно ни тут, ни там, нигде?

Григорий. Я еще младенцем выучил, выслушай басенку [331]. Дед и баба сделали себе хату, да не прорубили ни одного окошка. Не весела хата. Что делать? По долгом размышлении определено в сенате идти за светом доставать. Взяли мех, разинули его в самый полдень перед солнцем, чтоб набрать, будто муки, внести в хатку.

Сделав несколь раз, есть ли свет? Смотрят — ничего нет. Догадалась баба, что свет, как вино, из меха вытекает. Надобно поскорее бежать с мехом. Бегучи, на дверях оба сенаторы — один ногою, другой головою — зашиблись. Зашумел между ними спор. «Конечно, ты выстарел ум». — «А ты п родилась без него». Хотели поход воспри- ять на чужие горы и грунта за светом; помешал им странный монах. Оп имел от роду лет только 50, но в сообщении света великий был хитрец. «За вашу хлеб и соль не должно секретной пользы утаить», — сказал монах. По его совету старик взял топор, начал прорубывать стену с таковыми словами: «Свет весельиий, свет жизненный, свет повсеместный, свет присносущный, свет нелицеприятный, посети, и просвети, и освети храмину мою». Вдруг отворилась стена, наполнил храмину сладкий свет, и от того времени даже до сего дня начали в той стране созидать светлые горницы.

Афанасий. Целый свет не видал столько бестолковых, сколько твой дед да баба.

Григорий. Он мой и твой вместе, и всех…

Афанасий. Пропадай он! Как ему имя?