5. Этот логос (как принцип и индивидуального осмысления вообще, и индивидуального числа) существенно один и тот же, рассматривать ли его как чувственный или как умный, ибо принцип говорит только о нем как о задании, но отнюдь не о выполнении и тем более не о характере выполнения.

Во втором ряде мы получаем следующие эйдосы (и их степени):

B. 1. Число как индивидуальный эйдос.

2. Эйдос вообще, как изваянно данный, оптически–умный смысл.

3. Эйдолc или сокращенный частичный эйдос, и вообще, и числа в частности.

4. Чувственное количество и качество.

Только объединение этого трансцедентального и прин–ципного «гипотетического», с одной стороны, и феноменологического, эйдетического, умно–оптического ряда, — с другой, в один целостный диалектический ряд выражает вполне то, что Плотин старается изложить с такими усилиями, с такими повторениями, с такой глубиной, тонкостью и блеском. Этот ряд следующий:

C. 1. Единое — как чистое «сверх».

2. Единое энергийно полагает себя как сущее, т. е. как раздельное, причем методом этого осмысления является число.

3. Единое, рождая из себя число, полагает себя (оставаясь в абсолютной нетронутости) как неповторимую индивидуальность смысла и ума, данного в виде умно–целостного (т. е. расчлененно–множественного) факта живой вечности.

XIII

На этом мы можем закончить анализ учения Плотина о числе. Нам теперь ясна, и притом диалектически ясна, вся картина как природы самого числа, так и осмысления им всего сущего. Однако, прежде чем поставить последнюю точку, я хотел бы выдвинуть еще один вопрос — уже не по самому Плотину, но по такому философу, который и по времени и чисто логически явился завершением неоплатонизма и главой его последнего, наиболее продуктивного и удивительного периода. Историки философии всегда избегали этот период, и тут тоже приходится сейчас идти почти по целине. Эта неоплатоническая школа — афинская, и этот философ — Прокл. Его хочется затронуть в этой книге, потому что как раз у него все, что дано у Плотина в зародыше и что приходится тут додумывать самому, то самое нашло последнее свое философское осознание и логическую формулу. Он договаривает Плотина и завершает его.

Мы видели, что число у Плотина очень высоко. Оно не только не физично и не психично, но даже и не умно; оно — «выше ума и сущности». Оно — чуть–чуть не само Единое. Оно — посредине между Единым и Умом. Но что же это тогда такое? Что оно по самой своей природе символично (как совмещающее и отождествляющее в себе первую и вторую ипостась, Единое и Ум) —это мы уже знаем. Но ведь Единое есть максимальная насыщенность бытия и неистощимая, изначальная бездна света; и Ум есть абсолютное ведение и абсолютное самосознание. Что это такое на языке более конкретном? Сфера чисел есть сфера божественная — вот что вполне содержится у Плотина и что Прокл договорил со всеми последними выводами. Это — сфера не только символическая, но и мифическая. И вот, философия мифологии у Прокла и содержит в качестве одного из первых своих пунктов диалектику числа. Равным образом Плотин, уча о трех ипостасях, еще не умеет с последней ясностью говорить о числе, поскольку число не есть ни первая, ни вторая ипостась. Прокл же вводит триадическое деление в сферу каждой из трех Плотиновых ипостасей [510] и тем самым получает возможность указать более точное место для числа, так как число у него есть как раз третий член первой триады (т. е. триады в Едином). Далее, у Плотина в принципе, конечно, совершенно ясна плероматическая природа числа, его «совершенство» и «полнота», но только Прокл дал эту теорию «совершенства» в подробном и разработанном виде. Наконец, только у Прокла и ясна детальная диалектика «участия» чувственного в умно–божественном, в то время как Плотин разработал тут только общие принципы.

Поэтому, чтобы понять Плотинову диалектику до конца, попробуем всмотреться в Прокла. Прочитаем хотя бы несколько его замечательных отрывков, чтобы закончить естественный путь истории философии, шедшей от римского неоплатонизма к афинскому.