3) С точки зрения платоновских принципов неясно, как понимать Единое и в чем его природа как принципа? С одной стороны, раз всякое число имеет в себе несколько единиц, Единое должно быть раньше всякого другого числа. С другой стороны, реальным ведь является эйдос, т. е. то целое, что появляется из сложения с материей; тогда раньше будет отдельное число и Единое будет позже его. Аристотель не знает, как это совместить.

Он поясняет это примером с углами. Прямой угол по определению, т. е. по смыслу, — раньше острого, ибо последний именно от него и получает свое определение. Но по материи, вещественно, он позже острого, потому что острый меньше его и является его частью. По–видимому, говорит Аристотель, Единое есть у Платона принцип в обоих смыслах, т. е. и как материя (как острый угол для прямого), и как форма, смысл (прямой угол для острого). Но это невозможно. Можно тут говорить в известном смысле еще о потенциальном Едином. Но в действительности, энтелехийно, ни Единое как материя, ни Единое как форма вовсе не суть единицы (1084b 2—23). Причину всех этих нелепостей Аристотель видит в том, что платоники путают математику и общелогические рассуждения. С точки зрения чистой математики Единое, конечно, есть не что иное, как самая обыкновенная единица или точка — материя для чисел. С точки же зрения логики Единое превращается только в один из моментов сущего, который может иметь то одну, то другую характеристику (b 23—32). В противоположность всему этому Аристотель выставляет категорическое требование: Единое есть просто единица, за которой следует не что иное, как двойка, в каком бы смысле мы ни брали единицу и двойку. У платоников же это вовсе не так. У них идут сначала идеальные числа, а потом уже арифметические, так что получается, двойка существует у них раньше двух счетных, арифметических единиц (1084b 27—1085а 2).

Возражать против этого аргумента — значит повторять уже высказанные мысли. Я укажу только на то, что тут перед нами одно из центральных расхождений платонизма и аристотелизма вообще. Дело в том, что и Единое, как и все прочее, имеет в платонизме чисто диалектический смысл. Как первопринцип и первоипостась, он есть полное и абсолютное тождество во всем одного и иного, та перво–сила, которая энергийно порождает из себя и всякое оформление, и всякую бесформенность. Это гениально предначертано уже в рассуждениях Платона об Идее Блага в «Государстве». С диалектическими деталями это развито у Плотина. Для такого Единого, разумеется, не подойдет ни предикация формы, ни предикация «материи». Оно не есть «форма», ибо — выше всякого бытия и познания. Но оно не есть и материя, ибо оно есть всеобщий смысл и идея всего сущего и не–сущего, формы и материи.

Оно есть абсолютное тождество и неразличимость формы и материи. И этого, конечно, не понять Аристотелю. Для него Единое есть одна из обыкновенных несамостоятельных предикаций; и ему не свойственна никакая самостоятельная, субстанциальная и ипостасийная природа [159]. Он не может увидеть того первопринципа, который в одной неразличимой точке сливает и «форму» и «материю» и энергийно порождает их из себя, будучи сам их полным преодолением и превосходством. Отсюда его и формальнологическая позиция в отношении платоновского принципа Единого. Понятным делается также и то, почему Аристотель недоумевает по поводу происхождения и последовательности отдельных чисел, по поводу, например, того, непосредственно ли за Единым следует двойка или нет (9, 1085а 3—7). Бесполезно Платон стал бы ему доказывать, что Единое вовсе не есть число и единица и что самый вопрос о «следовании» двойки за таким Единым не имеет никакого смысла.

4) Аргументация по отдельным проблемам продолжается и в XIII 9. На очереди — вопрос о принципах геометрических построений, а) Чтобы получить эти последние, платоники, говорит Аристотель, не могут удовлетвориться одним Большим–и–Малым и пользуются различными его видами — Длинным–и–Коротким, Широким–и–Уз–ким, Глубоким–и–Ровным (1085а 7—15). Но ведь эти принципы различны. Значит, раздельны и самые построения, т. е. отрешены друг от друга. А если эти принципы совпадают, то поверхность станет линией, а тело — поверхностью. Следовательно, нелепость получается в обоих случаях (al6—19). — Тут Аристотель продолжает смешивать логическую и числовую точку зрения. Логически линия не есть поверхность, но геометрически и арифметически линия вполне совпадает с поверхностью и может даже измерять эту последнюю. Структурные моменты поверхности и тела — различны, но все они могут совпасть в одной общей и неделимой геометрической фигуре. b) Затруднения с геометрическими построениями аналогичны затруднениям с числами. Платоники тут тоже хотят телесное конструировать из нетелесного (а 19—23). с) Затруднения с геометрическими построениями — те же, что и с идеями, говорит Аристотель. Как для идей недопустимо их отдельное от вещей существование, так и для геометрических построений — общее не отдельно от того, чего общим оно является (а 23—31). Нельзя следовать также и за теми учениями, которые делают материю множественной. Если материя, откуда происходят геометрические фигуры, одна, то совпадают и эти последние; а если материй — много, то и геометрические построения друг другу диспа–ратны. Это — тот же аргумент, что и выше о различии видов материи (а 35 — b 4). Слова Аристотеля тут маловразумительны. То, что понятно, есть прямое повторение вышеприведенного аргумента (1085а 16—49).

5) Последний аргумент касается выведения чисел из Единого и Множества. «Множество» — одно из платонических названий второго, материального, принципа образования чисел (наряду с Неопределенной Двоицей, Боль–шим–и–Малым и др.). По мнению Аристотеля, тут — те же трудности, что и в случае с Неопределенной Двоицей (1085b 4—7). а) От платоновского учения о Неопределенной Двоице данная концепция отличается только тем, что там мыслится неопределенное множество, множество предицируемого вообще, тут же — данное, определенное множество; и двойка тут есть именно эта первая определенная множественность. Поэтому, как там не подходил ни один термин для характеристики взаимо–общения обоих принципов (смешение, соположность, слияние, происхождение и пр.), так не годится ни один из них и здесь (b 7— 12). b) Далее, непонятно, как же получается отсюда каждое отдельное число и единица. Просто Единым–в–себе единица, конечно, не может быть. Просто Множеством она тоже не может быть, раз она есть нечто определенное и, следовательно, неделимое. Значит, она должна происходить из Единого и Множества. Но Множество тут не может быть ни просто Множеством, ибо отдельная единица именно не множественна, а едина, ни частью, или моментом, Множества, ибо момент в свою очередь или един, или множествен, и апория, следовательно, остается. В результате, говоря о происхождении чисел из Единого и Множества, платоники уже оперируют числом именно в понятии Множества, так как число и есть не что иное, как множество неделимых единиц (Ы2—22). — Тут обычная аристотелев–екая ошибка — арифметическое и формально–числовое понимание принципа, который («Множество») в устах его автора является принципом чисто логическим и диалектическим. с) Множество может быть и предельным и беспредельным. Какое именно Множество объединяется с Единым, чтобы породить числа, — платоники не говорят. Неизвестен также характер этого «Множества» и в образовании геометрических величин. Допустим, что оно есть некое расстояние. Но это расстояние может быть только делимым, так как это не числа и не единицы просто, но именно геометрические величины. Значит, его нельзя объединить с точкой (являющейся здесь «формальным» принципом наподобие «Единого» в числах), которая именно отличается тем, что она неделима (b 23—34). Здесь — продолжение той же общей ошибки Аристотеля в отношении Платона.

с) Сравнивая изложенные нами 5 аргументов, содержащихся в XIII 8, 1083b 29—9, 1085b 34, мы действительно убеждаемся, что это есть не что иное, как детализация более общей критики платонического учения о числах. Во–первых, эта детализация касается принципа Единого (№ 3): доказывается противоречивость этого понятия, поскольку оно дано в платонизме и как «форма», и как «материя». Во–вторых, детализация касается принципа Двоицы: критикуется учение о нем как о Болыиом–и–Малом (№ 1) и как о Множестве (№ 5). В–третьих, дается анализ понятий конечного и бесконечного в отношении платоновских чисел (№ 2) и, в–четвертых, — анализ геометрических дедукций (№ 4). Можно сказать еще и так. Детализация касается Единого (№ 3), материального принципа (№ 1 и 5) и их совокупного результата — а) чисел, с точки зрения конечности и бесконечности (№ 2), и b) геометрических величин (№ 4). Общей характеристикой отношения Аристотеля к Платону остается и здесь непонимание платонического диалектического метода. Если бы Аристотель владел диалектическим методом, то он не затруднился бы увидеть 1) в Едином тождество «формы» и «материи», 2) в Большом–и–Малом, или Множестве, — диалектический принцип становящегося меона, 3) в идеальном числе — тождество конечности и бесконечности, а 4) в геометрических величинах — одну из закономерных стадий общедиалектического процесса мысли.

15. ВОПРОС О КОНЦЕ XIII КНИГИ.

а) На этом заканчивается у Аристотеля критика платонизма в смысле учения об идеях и числах. Малозначительное заключение (1085b 36—1086а 21), представляющее собой перефразировку общей характеристики разобранных учений, можно здесь и не излагать. Интересно, однако, что с XIII 9, 1086а 21 начинается какое–то новое исследование, о котором не сразу догадаешься, какова его тема и каково его отношение к предыдущей критике платонизма. Ближайшая тема — ясна. Это не что иное, как повторение 7–й апории, об антитезе общего и единичного, которую можно найти и в других местах «Метафизики», и прежде всего в III 4 (ср. также 14–ю апорию в III 6, 1003а 5—-17). Однако постановка и разрешение этой апории должно быть понято нами не само по себе, но в связи со всем контекстом данной главы XIII 9.

Радикальнее всего и, на мой взгляд, лучше всего судил СириаНу который сообщает, что некоторые доводят XIII книгу до сих пор и далее начинают XIV книгу «Метафизики». Этому противоречит Александр, который, несомненно, XIV книгу начинает там же, где и наши издания. Швеглер (IV 334) думает, что этот отрывок (до конца главы) отнесен сюда диаскевастами по ошибке, что это есть не больше как вариант к XIII 4, причем разнохарактерность этого отрывка по сравнению с контекстом не сглажена, так как в 1086а 30 вновь говорится о теориях, которые уже изложены. («Позже должны быть исследованы те, кто создает одни числа и притом [делает] их математическими», — о теории, которую мы общо и условно назвали «академической».).

b) Я думаю, что для нас важно не столько то, откуда начинать XIV книгу и где кончать XIII, сколько вопрос о логическом содержании всего анализируемого нами контекста. Сириан говорит, что некоторые рукописи в его время начинают XIV книгу с места XIII 9, 1086а 21; Александр начинает ее там же, где и наши издания, т. е. с 1087а 26. Пусть эта невыясненность останется сама при себе. Вопрос этот и допускает, очевидно, двоякое решение, и в конце концов не столь существен. Правда, важнее вопрос о том, может ли конец нашей XIII книги, т. е. 1086а 21 — 1087а 26, быть логическим завершением всей XIII книги. Достаточно хотя бы бегло ознакомиться с этим отрывком, чтобы убедиться в его полной несоединимости с содержанием XIII книги. Наоборот, он явно гармонирует с содержанием XIV книги. Но если так, то мы должны найти такую тему, которая действительно бы объединила этот отрывок с XIV книгой и которая бы ясно показала все своеобразие содержания этой книги в сравнении с XIII. Мне кажется, Бониц (II 565) прав, когда думает, что новое исследование посвящается вопросам о принципах, в то время как прежнее исследование занималось проблемами субстанций. В самом деле, прочитаем в начале XIII книги слова: «[Теперь] предстоит рассмотреть, существует ли наряду с чувственными субстанциями какая–нибудь неподвижная и вечная или не существует, и если существует, то что она такое» (1076а 10—12). И сравним с этим самое начало предполагаемой XIV книги: «То, что говорят о первых принципах, первых причинах и элементах те, кто ограничивается одной чувственной субстанцией, отчасти сказано в книгах о природе, отчасти не относится к теперешнему исследованию. Учение же тех, кто утверждает кроме чувственных [еще] другие субстанции, можно рассмотреть как примыкающее к сказанному. Именно, если некоторые говорят, что существуют такие идеи и числа и что их элементы есть элементы и принципы сущего, то нужно рассмотреть относительно этого, что они говорят и как говорят» (1086а 21—29). Эти слова есть не только типичное начало каждой аристотелевской книги, но, кроме того, сравнение с началом XIII книги явно свидетельствует о переходе к новой теме и показывает, что это есть тема именно о принципах и элементах. XIII книга рассматривала идеи и числа как субстанции. Это значит, что там решался вопрос: что такое идеи и числа у Платона и существуют ли они? Теперь же вопрос ставится совсем иначе. Теперь рассматривается их функциональная природа, не то, что такое они сами по себе, но то, как они функционируют в себе и во всем другом. Ведь идеи и числа, по Платону, есть не просто неподвижные, статические образования. Они суть идеальные причины сущего, элементы, из которых созидается сущее, принципы его смыслового строения. Вот этой критике идей и чисел как принципов и посвящается XIV книга и отрывок XIII книги, начиная с 1086а 21.

Пойдем нашим обычным методом. Расчленим все содержание этого материала на отдельные пункты и потом подвергнем их сравнительному анализу. Таких основных больших пунктов я нахожу в этом материале по крайней мере семь.

16. КРИТИКА УЧЕНИЯ О ПРИНЦИПАХ

1) Первый вопрос касательно принципов является важнейшим и труднейшим; это — вопрос о взаимоотношении общего и единичного. Аристотель трактует эту антитезу сначала как вытекающую из самых основ платонизма (XIII 9, 1086а 31 — Ы3), затем дает ей общую формулу: если принципов нет отдельно от вещей, тогда нет и самих вещей, а если они существуют как отдельные от вещей, то они уже не есть принципы вещей (10, 1086b 14—20); наконец, он раскрывает и детально (1086b 20—1087а 4), чтобы потом дать ее разрешение (1087а 4—25). В детальном раскрытии он рассматривает две возможности — что а) принципы есть только частное и единичное и что b) принципы есть только общее. Если принципы суть нечто только частное и единичное, то 1. «сущего [тогда] будет существовать столько, сколько есть элементов». Действительно, пусть мы имеем слог из двух букв. Одна буква есть буква сама по себе и никакого слога не образует, и другая буква есть буква сама по себе и тоже никакого слога не образует. Спрашивается: как же может получиться при таких условиях слог? Да и сам слог будет опять так чем–то единичным и уединенной, изолированной от всего прочего вещью, так что и в нем мы не найдем никакой расчлененности. Явно, что (если) принципы — только единичны, тогда нет вообще ничего, даже и единичного (b 20—32). Кроме того, 2. при этих условиях элементы вообще не могут быть предметом знания, так как знание относится всегда только к общему. Откуда я знаю, что сумма углов треугольника равняется двум прямым углам? Только из того, что всякий вообще треугольник таков. Но если я этого не знаю, как была бы возможна геометрия (b 32—37)? Но также невозможно допустить, что принципы есть нечто только общее. Ведь общее (рассуждает Аристотель со своей точки зрения) не есть субстанция. Если принципы суть общее, а всякий принцип, конечно, раньше вещи, для которой он является принципом, то получится, что не–субстанция раньше субстанции (1086b 37—1087а 4). Стало быть, остается некий третий путь к пониманию подлинной природы принципов, путь, который отказывается считать их и только единичными, и только общими. К сожалению, в указании этого пути Аристотель чрезвычайно краток. Однако искомое решение дается тут вполне ясно. Именно, Аристотель прибегает здесь к своим понятиям потенции и энергии. Общее — существует, действует, оно — реально. Но оно — потенциально существует, потенциально действует, потенциально реально. В то же время единичное — энергийно; оно есть как энергия и результат энергии. Таким образом, вопрос о том, как совместить общее, необходимое для спасения знания, и единичное, необходимое для спасения бытия, сводится на вопрос о том, как совместить потенцию с энергией. Это совмещение и охарактеризует собою подлинную природу принципного бытия. «И не будет ничего отдельного от вещей, и не будет никакой [только единичной] субстанции» (1087а 4—25).