Однако если бы они по крайней мере подошли к этому, то они увидели бы причину и в них, [в единичных субстанциях] [369], потому что причиной [множественности и для субстанций, и для качеств является] то же самое, т. е.[370] аналогичное, β) Ведь это отступление [от логики является] виною и того, что они, ища противоположения сущего и Единого, из чего и каковых [происходят у них] сущие [вещи], предположили [как основу и принцип для всего] отношение и неравенство, которые [на самом–то деле вовсе] не являются ни противоположностью, ни отрицанием, [т. е. — сущего наперекор единому], но суть одна природа сущих [вещей] [371], как и «что» и «какое». След., и надо было бы исследовать то, как множественно, а не [только] едино относительное. При их же постановке вопроса исследуется, как [существуют] многие единицы рядом с первым Единым, а как многое неравное рядом с Неравным [самим по себе], уже не [исследуется], γ) Однако они все–таки пользуются [этой множественностью] и говорят о Большом–Малом, Многом–Немногом, откуда — числа, Длинном–Коротком, откуда — длина, Широком–Узком, откуда — плоскость, Глубоком–Ровном, откуда — [телесные] массы. И еще больше называют видов отношения. Какая же в самом деле причина множественного бытия для этих [отношений] ?

d) Итак, нужно, как мы говорим, предположить для каждой [вещи] потенциально–сущее. 1. Это в дальнейшем подтвердил и высказавший разбираемое [учение о том], что такое есть потенциально «это» и [потенциально] субстанция, не будучи сущим самим по себе (так как [последнее у него в смысле материи] есть отношение). [Этот вопрос он разрешил так], как если бы он признал, [что материя, не–су–щее, есть какое–то] качество, которое [тоже ведь] не есть ни потенциально единое или сущее, ни отрицание единого и сущего, но [просто] нечто одно из сущего, [одна из категорий].

2. Кроме того, если вопрос стоял о том, как множественны сущие [вещи], то, как сказано, гораздо больше [нужно было бы] спрашивать не в пределах одной и той же категории, как множественны субстанции или множественны качества, но как множественны [вообще] сущие [вещи], ибо одно сущее есть субстанции, другое — свойства, третье — отношение.

3. Действительно, в разных категориях [вопрос ol способе множественности имеет некую и разную установку [372] , именно, ввиду своего неотделения [от субстанции], через то, что субстрат становится и пребывает множественным, качество и количество также множественны, [но — в специальном смысле]. Между тем в каждом роде во всяком случае необходима материя; только невозможно, чтобы она была отделена от субстанций. 4. Впрочем, в отношении [категории] «некоего что» (τόδβ τι), [т. е. в отношении единичных субстанций], имеет некоторое основание вопрос, как множественно это «некое что», если это «некое что» не будет чем–нибудь и [если] не будет никакой подобной природы[373]. Но эта трудность больше [относится] к тому, как множественны субстанции, а не [как существует просто] одна [субстанция]. Ведь если не одно и то же [категория] «это» и количество, то, конечно, [подобными рассуждениями еще] не говорится, как и почему множественно сущее, но [только] — как множественно количество. В самом деле* всякое число обозначает некое количество, равно как единица, если она — не мера, [обозначает], что [существует] нечто по количеству неделимое. Если же количество и «что» различны, то (теми же рассуждениями также еще] не говорится, из чего [состоит] это «что» и как оно множественно. А если они — одно и то же, то утверждающий [это также] претерпевает многочисленные противоречия.

3. Относительно чисел можно поставить исследование также и о том, откуда нужно почерпнуть веру в их [реальное] существование. Именно, в глазах утверждающего идеи [числа еще] доставляют некоторую причину для существующего, поскольку каждое из чисел есть некая идея, а идея есть для прочего причина бытия в том или ином, стало быть, смысле. Поэтому пусть у них это будет [подлинной] опорой [их убеждений] . Но тому, кто не думает таким образом, ввиду усмотрения внутренних трудностей касательно идей, и именно несоз–давания в силу этого чисел [как субстанций], а признающему [самое обыкновенное] математическое число, — на основании чего нужно поверить, что такое число существует, и какая [для него] польза в числе в смысле прочих [вещей] ? Утверждающий [впервые] его существование говорит, что оно ни к чему не относится, но есть некая природа сама по себе. И оно не оказывается [к тому же] и причиной. [Что же оно тогда такое, если] все арифметические положения, как сказано [374]\ должны иметь приложение и к чувственным [вещам] [375]?

3. Продолжение. Невозможность становления в вечных принципах. 1. а) Итак, те, которые утверждают, что существуют идеи и что они суть числа, стараются все–таки в соответствии с намерением брать рядом с множественными [вещами] каждое [как род сам по себе] [376]\ говорить, как и почему существует каждое «нечто одно». Но так как, разумеется, это ни необходимо, ни возможно, то нельзя и говорить, что числа как раз поэтому существуют. b) Пифагорейцы же, видя, что многие числовые свойства присущи чувственным телам, сделали сущее хотя и числами, но не отделенными, а так, что сущее у них происходило из чисел. Но почему же [это так]? А потому, что числовые свойства существуют в музыкальной гармонии [377], в Небе и во многом другом, с) Тем же, кто утверждает существование только математического числа, совсем [уже] нельзя ничего высказать подобного с точки зрения своих предположений; говорилось, впрочем, что [без этого) невозможны у них [о числах] науки, d) Мы же утверждаем, как говорили выше [378], что [математические знания] существуют [и без этих предположений]. А именно, ясно, что математические [предметы] не находятся в отделении [от вещей], так как свойства [чисел], в случае их отделения, не были бы присущи телам. Пифагорейцы, стало быть, в этом отношении не подвергаются никакому [заблуждению] В отношении же того, что они из чисел создают физические тела, из не имеющего тяжести и легкости — имеющее легкость и тяжесть, — они, по–видимому, говорят об ином небе и иных телах, но не о чувственных, е) А те, которые делают [число] отделенным на том основании, что аксиомы не могут применяться к чувственности (хотя [эти аксиомы] высказываются правильно и дают душе непосредственный материал), допускают, что числа существуют и что существуют как отделенные; одинаково — и математические величины. Ясно, след., что такое противоположное [нам] рассуждение [само] должно высказывать противоположное [себе] и, кто так говорит, должен решить трудность, о которой шла речь раньше [379]: почему присутствуют в чувственном свойства этого [математического бытия], если [само] оно никак не присутствует в чувственном. f) Есть же такие, которые думают, что таким природам необходимо существовать на том основании, что тонка есть граница и конец линии, эта [последняя] — поверхности и эта [последняя] — тела [380]. Нужно, очевидно, быть внимательным и относительно этого рассуждения, чтобы оно не оказалось слишком слабым. В самом деле, крайние тонки не есть субстанции, но скорее все это — границы [чего–то другого], потому что какая–то граница есть и для хождения, как вообще для движения. Они, след., были бы «чем–то этим», [определенной индивидуальностью], и некоей субстанцией. Но это — нелепо. Однако если даже [такие субстанции границ] и существуют, то они все должны быть [границами) чувственных [вещей], потому что рассуждение относится [именно] к этим [последним]. Так почему же они должны быть отделенными?

2. а) Далее, кто–нибудь, не очень склонный легко [удовлетворяться] , может спросить относительно всякого числа и математических [предметов]: понему [в них] никак не влияют взаимно предшествующее и позднейшее? Именно, если не существует число [в вышеуказанном смысле] [381], то у тех, кто утверждает только математические [предметы], нисколько не меньше будут [продолжать существовать] пространственные величины, а если и они не существуют, то — душа и чувственные тела [382]. Но, как видно из ее явлений, природа не обладает [таким бессвязным] эпизодическим характером, на манер плохой трагедии [383]. b) У тех, кто утверждает идеи, это [рассуждение] избегает [упрека], потому что они создают [протяженные] величины из материи и числа, из Двоицы — длины, из Троицы — пожалуй, поверхности, из Четверицы или из других чисел (тут нет никакой разницы) — тела. Однако — должно ли [всё] это быть раньше именно идеями? Или какой [же] вообще способ их [существования], в чем они связываются с [реально] существующим? Конечно, ни в чем они не связываются — как и математические [предметы вообще]. Но в отношении их, [этих идеальных длин и т. д.], во всяком случае, не имеет значения и никакое положение, если кто–нибудь, [конечно], не захочет привести в [физическое] движение математические [предметы] и создавать какие–нибудь собственные мнения[384] . Нетрудно же взять какие бы то ни было предположения и расточать [отсюда] слова, придумывая произвольные сплетения <[385]>. — Итак, эти [философы] допускают ошибку, сливая описанным образом математические предметы с идеями.

3. Те же, которые впервые создавали два числа, одно — относящееся к видам и другое — математическое, никак не объяснили и, пожалуй, не могли бы объяснить, как и откуда должно возникнуть математическое [число] (ибо они его помещают между [числом] видовым и чувственным). Другими словами, если оно — из Большого–и–Малого, то оно будет тождественно с тем идеальным числом, [в то время как, по их учению], оно — из какого–то другого Малого–и–Большого (ибо создает [пространственные] величины)[386] Если же пойдет речь о каком–то [еще] другом [Большом–и–Малом], то будет названо большее число элементов. И если существует принцип для того и другого как некое одно, то Единое окажется для этого [двойного] чем–то общим. И тогда нужно спросить: как же Единое [становится] этим множественным, [если] одновременно к тому же, по нему, [по Платону], число не может произойти иначе как из Единого и Неопределенной Двоицы?

4. Все это, очевидно, бессмысленно борется с самим собою и с здравым смыслом [вообще], и в этом, похоже, содержится Симонидова «длинная болтовня» [387]. Тут ведь получается длинная болтовня, как у рабов[388], когда они не могут сказать ничего здравого. И сами эти элементы, Большое и Малое, можно подумать, кричат, как будто бы их тащили [за волосы] , потому что никаким способом не могут они породить число [иное], чем удвоенное от Единого [389].

5. Нелепо также (скорее же это — нечто [прямо] невозможное) утверждать становление относительно того, что вечно. Относительно пифагорейцев не может быть никакого сомнения, утверждают ли они становление или не утверждают, — потому что они говорят, что по образовании Единого (они затрудняются сказать, из поверхностей ли, из красок, из семени или чего другого)[390] тотчас же были привлечены [Единым] ближайшие [области] Беспредельного и получили границу от Предела. Но так как они строят [тут] космос и хотят рассуждать физически, то правильно [будет] так или иначе исследовать их в отношении природы[391] и исключить из нынешнего рассуждения [392]. Мы ведь ищем принципы в неподвижном, поэтому и надо исследовать происхождение таких [неподвижных] чисел.

4. Продолжение. О Благе и Красоте как принципах. 1. Итак, они не утверждают становления относительно нечетного, потому что, ясно, становление [у них] относится к чету. Первое же четное [число] некоторые конструируют из Неравного, [т. е.] Большого–и–Малого, после их уравнения. Поэтому необходимо, чтобы им, [Большому и Малому], неравенство было свойственно раньше уравнения. Если бы они всегда находились в равенстве, то Неравное не было бы раньше, так как ничего не может быть раньше вечного. Поэтому ясно, что они создают происхождение чисел не ради исследования [393][подлинного их взаимоотношения].

2. Но содержит в себе трудность и — для легко справляющегося с препятствиями — упрек [вопрос]: как относятся элементы и принципы к добру и к прекрасному[394] ? Трудность эта [заключается в том], существует ли что–нибудь из этого [среди принципов] наподобие того, как мы хотим говорить о Добре–в–себе и наилучшем или — нет, но оно — более позднего происхождения, а) [Древние] богословы [395], по–видимому, согласны с некоторыми из нынешних, которые отрицают [принципность блага], а [говорят, что] благо и красота появились [впервые] [396] с развитием природы [самого] сущего. Это делают те, кто[397] остерегается истинной трудности, случающейся с теми, кто, как иные, [Платон], утверждают в качестве принципа Единое. Трудность эта [образуется], однако, не потому, что они приписывают благо принципу в качестве имманентно наличного, но потому, что [у них] Единое есть принцип и принцип в смысле элемента [398], так что число [получается] из Единого. b) Древние же поэты [рассуждают] одинаково с [этими] в том отношении, что говорят о царствовании и начальствовании не первых [богов], как то Ночи и Неба [399], или Хаоса, или Океана[400] , но — Зевса[401] Однако делать подобные утверждения приходится им вследствие перемены властителей сущего[402], в то время как по крайней мере те [из них], которые, занимая среднюю позицию (напр., Ферекид[403] и некоторые другие), ввиду того что [404] не обо всем говорят мифически, полагают первое родившее наилучшим, как и маги [405] или из позднейших мудрецов, напр. Эмпедокл и Анаксагор [406], которые сделали: один Дружбу — элементом, другой Ум — принципом. с) Из тех же, кто утверждает существование неподвижных субстанций, одни [407] говорят, что Единое–в–себе есть Благо–в–себе; однако они думают, что его субстанцией по преимуществу является Единое, [а не благо].

3. а) Стало быть, трудность эта [заключается в вопросе], каким из названных [двух] способов надо выражаться. Было бы удивительно, если бы первому, вечному и высочайше–самодовлеющему это Первое–в–себе, самодовление и спасение, [вечность][408] , не были бы присущи как Благое. Однако оно не через иное что лишено гибели и самодовлеюще, как через то, что оно находится в благом состоянии. Поэтому истиной является говорить, что этот принцип правомерен. Но невозможно [думать], что такой [принцип] есть Единое или, если не это, что оно — элемент, а именно элемент чисел. Именно, получается большая трудность, от которой иные в целях ее избежания отказываются тем, что признают Единое первым принципом и элементом, но [только] относительно математического числа. Ведь [409] [в переносном смысле] все числа становятся каким–то благом по существу, так что образуется большой избыток благ. b) Далее, если виды суть числа, то все виды благи по существу[410] . Однако пусть утверждают идеи как хотят. Если же [их утверждают] только в отношении благих [вещей], то идеи [уже] не могут быть субстанциями. А если также — и относительно субстанций, то все живые существа и растения и причастное им окажется благим, с) След., и это оказывается нелепым, и противоположный [Единому] элемент (есть ли это Множество или Неравное и Большое–и–Малое) является [с такой точки зрения] плохим–в–себе. Поэтому один [из них) [411] избегал соединять Благо с Единым, потому что, раз становление — из противоположностей, злое необходимо было бы природой множества. Другие[412] же говорят, что Неравное есть природа злого. Отсюда получается, что все сущее, кроме одного Единого–в–себе, причастно злу [413] и что числа участвуют в более чистом [зле], чем [пространственные] величины, что зло есть место [414] блага[415] , что оно причастно губительному [началу] и стремится [к нему]. Ведь противоположность для противоположности — губительна. Кроме того, если [так обстоит дело], как мы говорили — что материя есть каждое в потенции (напр., огонь в потенции — в отношении огня в энергии), — то зло будет само потенциальным благом.

Все это, след., получается потому, что они делают то каждый принцип элементом, то противоположности принципами, то Единое — принципом, то числа — первыми и отделенными субстанциями и видами.