"Средние века и новое время настолько противоположны, насколько и схожи между собою. Средние века, стремясь во имя Божественного начала задавить человеческое начало и его свободу, впадали в "святой сатанизм", в хулу на Духа Святого. Новое время, в своей односторонней реакции против средневековья, склонно совсем забыть о Божественном начале и стоит на границе безбожия, практически неудержимо переходящего в языческое многобожие и идолопоклонство, ибо религиозная природа не терпит пустоты, и откуда удаляется Дух Божий, туда являются злые духи. Новое время знает, главным образом, землю, и только для частного личного употребления, как бы по праздникам в храме, вспоминает Небо". "Средневековая Церковь хотела быть всем, отрицая это все. Поэтому она фактически становилась единством пустоты, дурным, формальным единством. Напротив, новый, гуманистический век есть множественность без единства". "Новое время потому вовсе не есть последнее слово исторического развития"; оно есть антитезис средневековому тезису. Гуманистическая эпоха инстинктивно чувствует свою слабость, непобежденную множественность. Не лучше дело обстоит и с человеческой личностью. Попытка индивидуализма вне отношения к Божеству превратить человека в человекобога сталкивается с фактом несомненного присутствия в нем человекозверя и с опасностью превратить его не в человекобога, а просто в бога (или самобога). "В совершенном обществе зреет уже и кризис государственности". Начинается анархическое движение. "Идеал насильственного спасения был отвергнут даже тогда, когда выставлялся от имени Церкви, в обличье "святого сатанизма". Тем более трудно утвердить его теперь, когда за него выставляется лишь фактическое самоутверждение Левиафана, сатанизм без всякой святости".

Во всей гуманистической культуре наблюдается множественность, духовная раздробленность, какой-то разброд. "Наука превращается в науки". В философии и искусстве царят взаимно друг друга уничтожающие направления. Можно надеяться, что разрозненность временна; человеческий дух слишком жаждет единства.

"Итак, мы не можем признать гуманистическую культуру за высший продукт истории, за ее зрелый плод. Мы разумеем не количественную степень ее развития - конечно, она может еще далеко прогрессировать, но качественную недостаточность самых ее оснований, ее внерелигиозность и потому разрозненность и беспочвенность. Ее смутное стремление к единству есть стремление к утверждению религиозного, Божественного начала в жизни, которое было отвергнуто вместе со средневековой теократией. В ней, в этой теократии, была отвергнута не только ложная и насильственная историческая форма, но и содержавшаяся в ней хотя бы в намеке глубокая истина, именно, что религия, серьезно понятая и искренно принятая, не может и не должна мириться с ролью лишь одной из сторон жизни, где-нибудь в уголке, куда отводит ее покладистый протестантизм, с положением приживалки цивилизации. Нет, она неизбежно должна стремиться схватить все и освятить всю жизнь".

"Зрелым плодом истории можно признать только свободное торжество Божественного начала в свободном человеческом творчестве, как это вытекает из богочеловеческого характера исторического процесса. Религиозная общественность, религиозная культура, внутреннее единство в проявленной множественности - вот тот плод, который зреет в истории, хотя, может быть, окончательное его созревание лежит уже за ее пределами, под "новым небом" и на "новой земле". Для христианского мировоззрения иной философии истории быть не может.

Развертывающийся пред нами процесс истории обосновывает и проясняет наши чаяния новой, религиозной общественности, жажда которой уже начинает томить людей. Синтез средних веков и нового времени даст только грядущее возрождение Церкви, в котором и разрешатся противоречия истории. Возрожденная Церковь явит в себе не только церковь-храм, но и церковь-человечество, церковь-культуру, церковь-общественность. То обстоятельство, что подобные предчувствия и алкания начинают уже волновать людей, есть явный знак, что гуманистическая эпоха если уже не приблизилась, то приближается к моменту своей полной зрелости, за которым начинается жизнь богочеловечества, человекобогов с Богочеловеком".

Вот какие чаяния связываются с грядущим обновлением Церкви! И чаяния эти основаны на весьма глубоком проникновении в философский смысл исторического процесса христианского мира. Велик Бог христианский! Можно и нам надеяться, что Церковь Христова, и только она одна, разрешит противоречия истории и выведет человечество к новым историческим горизонтам, на которых не будет мрачных туч социальных бедствий и громовых туч милитаризма!

3. Следует еще кратко отметить статью Н.А. Бердяева "Анархизм". Статья эта представляет главу из [готовящейся] автором к печати книги, посвященной религиозной философии общественности [4]. "В анархических учениях, - говорит автор, - чувствуются последние проблемы человеческого существования. В безрелигиозном развитии мира только анархизм пытается радикально отвергнуть всякую государственность, всякую власть и насилие и против себя служит он теократическому сознанию, расчищает почву для торжества идеи боговластия, поставленного на место человековластия". Но анархические учения до противоположности разнообразны, и в анархизме есть разъедающее противоречие: "анархисты прибегают к самым ужасным насилиям над личностью, желая уничтожить всякое насилие, с именем свободы на устах. Большая часть анархистов держится за вульгарный революционизм. […] Никакого внутреннего идеального начала анархисты не противополагают государственной власти и общественному насилию и остаются с насилием же и с властью же, хотя и по-новому названной. […] Самый последовательный анархист - Лев Толстой..." Он понял, "что государственной власти, основанной на насилии, можно противопоставить только религиозное начало жизни, любовь, а не насилие... Для Толстого нет общественного противления, для него есть лишь индивидуальное совершенствование. Характерно, что анархизм есть создание по преимуществу русского национального духа. Михаил Бакунин и Лев Толстой - вот самые радикальные анархисты. На Западе только Макс Штирнер и Прудон - видные представители анархизма, хотя у второго анархизм "остается на поверхности, не доходит до мистических глубин"".

Для идеального анархизма, для истинной свободы человечество неготово; "новейшее анархическое хулиганство целиком покоится на рабских, насильнических инстинктах. [...] Всякий органический порядок [...] может покоиться лишь на подлинных религиозных чувствах, на благоговении к высшему, на любви народа к некоторым вещам, на свободно-божественной иерархии. [...] Подлинно религиозный народ, соединенный со своим Богом, живущий одной органической жизнью, не нуждается в государстве и власти, он неизбежно теократичен. [...] Здоровый анархизм может развиваться по ступеням: в децентрализации власти и росте самоуправляющихся общин, в федерализме, в замене государственных отношений общественно-договорными, в пассивном сопротивлении государству, в преодолении всякого якобинства, бюрократического и революционного, в отказе власти в моральном доверии, в воспитании в себе той внутренней силы, которая делает истинно свободным, а государство ненужным. […] Совершать безбожные преступления нельзя ни во имя чего: ни для спасения государства, ни для насильственного разрушения. Государственники [явно] исповедуют религию не только антихристианскую, но и прямо-таки сатанинскую, государство ставят выше воли Бога. "Закон, по которому нужно жить, [...] написан в мистической глубине сердца, и только религиозное возрождение поможет разобрать эти письмена. [...] Жизнь истинная, победа над смертью только в соединении с Богом, с Первоисточником жизни, в утверждении добра в жизни. [...] Мы [же] хотим анархизма, который был бы обратной стороной внутренней гармонии, религиозного соединения. Истинный анархизм будет вместе с тем и истинным иерархизмом, божественной иерархии. [...] Мы будем проповедовать окончательное освобождение человечества не во имя земного благоденствия свободных мещан, а во имя идеала теократии - нового Иерусалима". Был же и спор между ними, кто из них должен почитаться большим. Он же сказал им: цари господствуют над народами, и владеющие ими благодетелями называются, а вы не так: но кто из вас больше, будь как меньший, и начальствующий - как служащий (Лк.22:24-26).

С христианской точки зрения с чувством удовлетворения можно бы отметить, что в этой статье признается сила кротости, сила, несравненно превосходящая силу гордого насилия и силу всякой культуры. "Воспитание в себе той внутренней силы, которая делает истинно свободным", есть, конечно, самое действительное средство, самый надежный путь для обновления человеческой жизни. Но сила кротости признается здесь не до конца. Статья сама не отличается духом кротости; в ней посылаются проклятия государству... Ведь и пассивное сопротивление не всегда внутри себя имеет кротость; при пассивном сопротивлении может быть самая черная затаенная злоба, злоба поистине сатанинская. Когда христианин проникнется духом кротости Христовой, его не нужно называть двусмысленно анархистом. Он христианин - и только. И не анархизма хочет христианин, а грядущего града взыскует, взыскует Иерусалима Небесного на земле.

4. И приступил к Нему искуситель и сказал: если Ты Сын Божий, скажи, чтобы камни сии сделались хлебами. Он же сказал ему в ответ: написано: не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих (Мф.4:3-4).

Эти слова Евангелия стоят эпиграфом к статье Н. Бердяева "Социализм как религия" ("Вопросы философии и психологии". 1906 г., ноябрь-декабрь. Кн.85. С.508-545). Редко можно читать что-либо столь же сильное, как эта замечательная по содержанию и так убежденно написанная статья.

"С тех пор, - говорит автор, - как человек отпал от Бога и пошел устраивать свою жизнь вне Бога, преследует его древнее проклятие: Проклята земля за тебя; со скорбью будешь питаться от нее во все дни жизни твоей (Быт.3:17). И началась для человечества тяжелая борьба за существование, в поте лица своего добывал человек хлеб свой". "Отныне социализм, претендующий окончательно разрешить проблему человеческого существования, обещает устранить ужас вопроса о хлебе, делается основой новейшей истории". "Социализм сразу же заявил претензию стать религией для нового человечества, и внутренняя связь его с религией не подлежит сомнению. Общественными человеческими силами обещает социализм снять древнее проклятие, устроить греховный мир, не воссоединив его с Богом".

Нужно различать два типа социализма. Первый тип социализма организует питание человечества, целесообразную экономическую жизнь, решает проблему хлеба насущного. Социализм этого типа не хочет хлеб Небесный заменить хлебом земным, но он имеет и будет иметь громадное значение в жизни человечества. Другой тип социализма - социализм религиозный, социализм, претендующий заменить религию. На этот-то другой тип социализма автор и обращает свое внимание.

Религиозный социализм есть "целое вероучение, решение вопроса о смысле жизни, о цели истории, это - подчинение всех сторон жизни хлебу насущному, это - замена хлеба Небесного хлебом земным". "Появляется социалистически-религиозный пафос, и в нем чувствуется уже начало сверхчеловеческое, начало атеистическое, и есть в нем страшная жажда устроить этот мир не только помимо Бога, но и против Него.