Пошлость – это скольжение по самой поверхности жизни, в ней совсем нет никакой глубины. И если Бог не пошлет человеку страдание, которое уже не по свободе, а по закону погружает человека на глубину бытия, то он так глиссером и проедет по океану жизни. А так как он не видит глубины жизни, то обязательно наткнется на какой-нибудь подводный риф житейского океана. Бездумное, самоуверенное скольжение по поверхности житейского моря, как правило, заканчивается кораблекрушением и катастрофой.

Творчество в философской

концепции Н.А. Бердяева

Русский религиозный философ Н.А. Бердяев противопоставлял творчество и нравственное совершенство.

«Творческий гений ни за что дается человеку, – писал философ, – он не связан с религиозным и нравственным усилием человека достигнуть совершенства, преобразить себя. Творчество стоит как бы вне этики закона и вне этики искупления и предполагает иную этику… Творчество и есть то, что более всего напоминает призвание человека до грехопадения, что в известном смысле стоит “по ту сторону добра и зла”» [154]. Эта мысль была с восторгом принята творческой интеллигенцией, очевидно потому, что это оправдывало ее богемную жизнь. Собственно, эта бердяевская мысль стала неким знаменем эпохи, под которым вступила в мир безнравственная культура пост-модерна. Однако такое выведение творческого акта и творца за рамки этики совершенно необоснованно. Даже пример Пушкина, на жизнь которого ссылается Бердяев, как на жизнь гуляки праздного, опровергает тезис философа, потому что великий поэт пережил глубочайший творческий кризис, из которого он вышел через нравственное покаяние. «Кажется, я переродился» [155], – пишет Пушкин своему другу Петру Плетневу. Перерождение было началом нового творческого периода. Да и жизнь таких гениев, как Достоевский, Гоголь, Лермонтов свидетельствует о том, что нравственность была центральной темой их творческого и жизненного кризиса, после которого в их творчестве появились совершенно иные темы и мотивы.

Бердяев не понимает того, что аскетика – есть реальное осуществление добра, иначе он не написал бы, что «этика творчества зовет к реальному энергетическому осуществлению самой правды, самого добра, духовности, просветления жизни, а не к символическому и условному осуществлению добра через аскетические упражнения, добрые дела и пр.» [156]. Идея философа о том, что в творчестве действует иная, более высокая этика свободы творчества не подтверждается практикой. Что-то мы не наблюдаем у творческих людей образцов более высокой этики [157]. Если действительно творец в творчестве, как пишет Бердяев, реально энергетически осуществляет идеалы высокой нравственности, свойственной человеку до грехопадения, то где же действительные плоды этого приобщения, где святость, рожденная этой этикой? Ну, а если нет плодов, то тогда это виртуальное, а не реальное приобщение – и на самом деле такое творчество только в лучшем случае остается бесплодным, реально же в творчестве происходит не то, что было до грехопадения, а именно то, что произошло с ним после его.

Бердяев был в области мысли импрессионистом, человеком, увлекающимся своими идеями, терявшим в этой увлеченности элементарное критическое чувство [158]. Поэтому наряду с прозрениями у него постоянно встречаются мысли сырые, недодуманные и весьма сомнительные. Так и эта мысль опровергается простым соображением. Культура должна давать образы совершенства во всем: в истине, в красоте, в нравственности. И тот, кто хоть в какой-то мере не приобщился к совершенству, не способен о нем рассказать другим. Недаром святые отцы духовную жизнь представляли как нечто целостное, как знание истины, как нравственное сохранение себя и как правильное богообщение. Вот, например, что пишет по этому поводу преподобный Симеон Новый Богослов: «Только тот ум, который соединяется с Богом посредством веры (истины запечатленной в догмате – свящ. В.С.) и познает Его чрез делание заповедей (посредством нравственности), только такой наивернейше сподобляется видеть Его и созерцательно (правильное богообщение – умозрение)… Но если кто не имеет непогрешительной веры (истины) и добрых дел (высокой нравственности), на того никак невозможно низойти благодати Святого и поклоняемого Духа (не может иметь правильного богообщения)» [159]. Мы видим – если в этом триединстве что-то нарушается, то и вся духовная жизнь, теряя эту целостность, приобретает другой знак [160]. И нравственность в постижении истины играет решающую роль, недаром словом целомудрие мы означаем целостное постижение истины и одновременно чистоту жизни, ибо «волнение похоти развращает ум» (Прем. 4, 12).

Святые отцы о таланте

Святой праведный Иоанн Кронштадтский писал о роли нравственности в творчестве: «Большинство людей как бы намеренно предаются всяким страстям и мерзостям, всяким порокам и остаются нераскаянными. Горе людям, зарывающим таланты свои в землю и не умножающим данного Богом залога для своего же блаженства, славы Божией, для безмерной благости и щедрот» [161]. Могут на это возразить, что Иоанн Кронштадтский говорит об аскетическом, внутреннем делании, а не о светском творчестве. Но вчитаемся внимательно в то, что он говорит в другом месте: «Не должно ни у кого и спрашивать, нужно ли распространять Славу Божию пишущею рукою, или словесно, или добрыми делами. Это мы обязаны делать по мере сил своих и возможности. Таланты надо употреблять в дело. Коли будешь задумываться об этом простом деле, то диавол, пожалуй, внушит тебе нелепость, что тебе надо иметь только внутреннее делание» [162]. Творчество подобного рода он понимает как общественное служение наряду с другими формами такого служения. «Каждый из нас, братия мои, – пишет он, – должен служить друг другу своими талантами, способностями, силами, своим служебным положением, имуществом, образованием, и не себе только угождать» [163].

Святитель Филарет Московский мысль об общественном служении распространяет на всех: «Не всякой богат; однако почти всякой может подать нищему, если не талант, то лепту: подобно сему не всякой так образован и опытен духовно, чтобы подавать ближним сильную духовную помощь; но почти всякой, и немощный, может сколько-нибудь помочь немощнейшему, и не высоко образованный менее образованному; и даже не образованный образованному; потому что не все так в духовном, как бывает в телесном» [164].

Творчество – это служение любви, потому что оно обращено к людям, поэтому и талант – это, прежде всего, способность к созидательной любви, состраданию и содействию. «Молитва общая от лица всех и в жизни учит нас, – пишет святой праведный Иоанн Кронштадтский, – делиться житейскими потребностями с другими, чтобы и в жизни у нас все было общее и как бы едино, чтобы во всем была видна любовь взаимная, также, чтобы каждый свои способности употреблял во благо других, кто как может, а не скрывал талант свой в земле, не был бы эгоистом и ленивым. Мудр ты – дай совет немудрому; образован – научи невежду; силен – помоги бессильному; богат – помоги бедному» [165].