Бердяев не понимает того, что аскетика – есть реальное осуществление добра, иначе он не написал бы, что «этика творчества зовет к реальному энергетическому осуществлению самой правды, самого добра, духовности, просветления жизни, а не к символическому и условному осуществлению добра через аскетические упражнения, добрые дела и пр.» [156]. Идея философа о том, что в творчестве действует иная, более высокая этика свободы творчества не подтверждается практикой. Что-то мы не наблюдаем у творческих людей образцов более высокой этики [157]. Если действительно творец в творчестве, как пишет Бердяев, реально энергетически осуществляет идеалы высокой нравственности, свойственной человеку до грехопадения, то где же действительные плоды этого приобщения, где святость, рожденная этой этикой? Ну, а если нет плодов, то тогда это виртуальное, а не реальное приобщение – и на самом деле такое творчество только в лучшем случае остается бесплодным, реально же в творчестве происходит не то, что было до грехопадения, а именно то, что произошло с ним после его.

Бердяев был в области мысли импрессионистом, человеком, увлекающимся своими идеями, терявшим в этой увлеченности элементарное критическое чувство [158]. Поэтому наряду с прозрениями у него постоянно встречаются мысли сырые, недодуманные и весьма сомнительные. Так и эта мысль опровергается простым соображением. Культура должна давать образы совершенства во всем: в истине, в красоте, в нравственности. И тот, кто хоть в какой-то мере не приобщился к совершенству, не способен о нем рассказать другим. Недаром святые отцы духовную жизнь представляли как нечто целостное, как знание истины, как нравственное сохранение себя и как правильное богообщение. Вот, например, что пишет по этому поводу преподобный Симеон Новый Богослов: «Только тот ум, который соединяется с Богом посредством веры (истины запечатленной в догмате – свящ. В.С.) и познает Его чрез делание заповедей (посредством нравственности), только такой наивернейше сподобляется видеть Его и созерцательно (правильное богообщение – умозрение)… Но если кто не имеет непогрешительной веры (истины) и добрых дел (высокой нравственности), на того никак невозможно низойти благодати Святого и поклоняемого Духа (не может иметь правильного богообщения)» [159]. Мы видим – если в этом триединстве что-то нарушается, то и вся духовная жизнь, теряя эту целостность, приобретает другой знак [160]. И нравственность в постижении истины играет решающую роль, недаром словом целомудрие мы означаем целостное постижение истины и одновременно чистоту жизни, ибо «волнение похоти развращает ум» (Прем. 4, 12).

Святые отцы о таланте

Святой праведный Иоанн Кронштадтский писал о роли нравственности в творчестве: «Большинство людей как бы намеренно предаются всяким страстям и мерзостям, всяким порокам и остаются нераскаянными. Горе людям, зарывающим таланты свои в землю и не умножающим данного Богом залога для своего же блаженства, славы Божией, для безмерной благости и щедрот» [161]. Могут на это возразить, что Иоанн Кронштадтский говорит об аскетическом, внутреннем делании, а не о светском творчестве. Но вчитаемся внимательно в то, что он говорит в другом месте: «Не должно ни у кого и спрашивать, нужно ли распространять Славу Божию пишущею рукою, или словесно, или добрыми делами. Это мы обязаны делать по мере сил своих и возможности. Таланты надо употреблять в дело. Коли будешь задумываться об этом простом деле, то диавол, пожалуй, внушит тебе нелепость, что тебе надо иметь только внутреннее делание» [162]. Творчество подобного рода он понимает как общественное служение наряду с другими формами такого служения. «Каждый из нас, братия мои, – пишет он, – должен служить друг другу своими талантами, способностями, силами, своим служебным положением, имуществом, образованием, и не себе только угождать» [163].

Святитель Филарет Московский мысль об общественном служении распространяет на всех: «Не всякой богат; однако почти всякой может подать нищему, если не талант, то лепту: подобно сему не всякой так образован и опытен духовно, чтобы подавать ближним сильную духовную помощь; но почти всякой, и немощный, может сколько-нибудь помочь немощнейшему, и не высоко образованный менее образованному; и даже не образованный образованному; потому что не все так в духовном, как бывает в телесном» [164].

Творчество – это служение любви, потому что оно обращено к людям, поэтому и талант – это, прежде всего, способность к созидательной любви, состраданию и содействию. «Молитва общая от лица всех и в жизни учит нас, – пишет святой праведный Иоанн Кронштадтский, – делиться житейскими потребностями с другими, чтобы и в жизни у нас все было общее и как бы едино, чтобы во всем была видна любовь взаимная, также, чтобы каждый свои способности употреблял во благо других, кто как может, а не скрывал талант свой в земле, не был бы эгоистом и ленивым. Мудр ты – дай совет немудрому; образован – научи невежду; силен – помоги бессильному; богат – помоги бедному» [165].

Талант – это также способность к осмысленному и осознанному как нравственная необходимость творчеству, это способность пробуждать свой разум и будить его в других людях, потому что там, где разум спит, там царит духовная тьма – и в ней рождаются безнравственные чудовища. Таланту необходима чистая обитель – его свойства таковы, что он не может совмещаться с нечистым – там, где нечистота преизбыточествует, талант покидает его обладателя, поэтому высшая нравственность является условием обитания и развития таланта. Талант, таким образом, это способность к аскетическому воздержанию от злых мыслей и поступков и способность к действенному нравственному изменению. Там же, где происходит измена нравственности, происходит и измена своему призванию и таланту. Талант умножается там, где человек принимает свое предназначение от Бога и следует за Ним в нравственном подвижничестве.

Приняв свое предназначение, талантливый человек открывает в себе иную, преображенную жизнь – приобщается к ней сначала сам, а потом открывает эту жизнь другим посредством своих произведений. Такому человеку не нужно ничего выдумывать – он просто описывает то, что созерцает, то, к чему приобщился, что реально пережил – это духовное творчество, в нем нет ничего от собственной самости. Тот же, кто изобретает и измышляет что-то от себя, – занимается природным творчеством, – творчеством от своей падшей природы.. Природа, однако, не может ничего родить того, что не является ей соприродной – она и рождает только природное, она реализует природные способности, то есть те способности, которые проистекают от пораженной природы: тленной, страстной и смертной. Подлинный талант не от природы, а от Бога, он соприроден не тленному естеству, а нетленному, преображенному. Чтобы человек мог дорастать до духовного творчества, ему необходимо изменять свою природу, преображать ее. Можно сказать, что духовность в творчестве пропорциональна преображению падшей природы человека. Также и подлинный талант есть дар преображать природу, изменять свои природные способности в духовные.

Страсти, говорят святые отцы, есть извращенные добродетели. Тот, кто стремится к неподдельной добродетели, тот преображает свои страсти. Соответственно и творчество бывает от извращенной добродетели, – страсти, и от подлинной добродетели, – преображенной страсти, или иначе бесстрастности. Между этими полюсами имеются ступени восхождения к преображению своей природы, – и это зависит от нравственного подвига и доброделания, но мерилом творческих достижений может быть только сопричастность преображенному миру. Между духовным и природным творчеством лежит целая пропасть. Талантливость же заключается в умении преодолевать эту пропасть.

О природном и духовном

творчестве