– На какую тему, кстати, была Ваша дипломная работа?

– Диплом у меня был по философии Франка и Хайдеггера, ну, с надлежащими прибамбасами и «выводами» о том, что их построения радикально антимарксистские и вообще не материалистические (что, надо заметить, является правдой). Итак, преподавать я не мог, потому что это означало повторять штампы марксистской пропаганды. А в те времена нужно было обязательно куда-то трудоустраиваться после университета, работать по специальности – «отрабатывать диплом». Чтобы от этого уйти, я поступил в аспирантуру в Институт философии, именно с тем, чтобы было посвободнее.

Еще студентом четвертого курса, через полгода после своего крещения, я уже очень твердо ощущал, что мой путь – путь в семинарию. Это не было тогда ощущением призвания к священству, но какое-то глубочайшее ощущение того, что семинария – то место, где я должен быть. Была какая-то мистика в том, что впервые в жизни я услышал о семинарии на лекции по научному атеизму. На кафедре закрытый спецкурс «Русская Православная Церковь сегодня» читал сотрудник Совета по делам религий. Он более подробно, чем это обычно делается, рассказывал о структуре Патриархии – какие там существуют отделы, сколько семинарий. И просто давал статистику: сколько студентов, сколько преподавателей, сколько из них в звании доцента, сколько профессоров и так далее. Он давал сухие цифры, но когда он их называл, меня вдруг пронзило глубочайшее ощущение, что это про меня. Странно: мне называют число профессоров в Духовной академии, доцентов, а я – студент, безбожник с кафедры атеизма, вдруг понимаю, что должен быть среди них. Тогда я еще был совершенно неверующим человеком, и ни о чем подобном не помышлял.

Поскольку это мое ощущение удивило меня самого, я попробовал разобраться в его мотивах. На рациональном уровне это отрефлектировалось так: «Счастливые люди! Они могут говорить о том, во что они действительно верят, и они не обязаны цитировать Ленина на каждой лекции». Я им такой белой завистью тогда позавидовал!

Ну а потом, после крещения, действительно сформировалось очень твердое решение – идти в семинарию, и, чтоб это было проще сделать, я пошел именно в аспирантуру с намерением проучиться там лишь год, без защиты диссертации.

Дело в том, что защищаться было нельзя. К тому времени я уже достаточно хорошо знал сложности церковно-государственных отношении и прекрасно понимал, что поступить в семинарию я могу только чудом, потому что и вообще людей с высшим образованием туда не очень пускали, а особенно москвичей, а тем более с кафедры атеизма... А если я еще ухитрюсь защититься, так это ж... Кандидата наук никто не пустит. И поэтому я не ставил себе цель защититься, но мне было важно вот что: если бы я шел прямо с кафедры атеизма в семинарию, то кислород мне сразу бы перекрыли. Сама же семинария испугалась бы в конце концов скандала.

А в аспирантуре Института философии уже другой сектор – современная зарубежная философия и даже власти уже привыкли, что если кто современной зарубежной философией занимается, тот марксистом перестает быть. Это они уже знали, и поэтому здесь это не было проблемой, здесь не было идеологии. Когда прошел год и можно было в анкетах писать, что я не из Университета иду, а вот из этой аспирантуры, тогда я и пошел в семинарию.

В то время ректор не мог просто своей властью принять преподавателя на работу (это нужно было согласовывать с властями), он не мог своей властью принять студента на учебу – это тоже нужно было согласовывать с властями. Была тогда так называемая номенклатура ЦК, была номенклатура обкома, райкома. Была и номенклатура ректора Московской Духовной академии, то есть те должности, на которые он мог назначать своей властью, – он мог нанимать вахтеров. Вот единственная свободная ниша в церкви. Можно было взять дворников, кочегаров храма – это не нужно было согласовывать с властями. Церковные сторожа в те времена – это была самая образованная прослойка Москвы. Именно поэтому во время нашей первой беседы ректор, – архиепископ Александр, позже Владыка Саратовский, – взял меня вахтером.civ Год я работал вахтером, чтобы все привыкли к тому, что вроде бы я уже здесь, в семинарии. И затем уже в 1986 году удалось поступить на учебу.cv 290

– Ходят разные анекдоты, что Вы должны были переслать какие-то документы из Университета в Московскую Духовную академию, и назвали ее сокращенно МДА, сказав, что это Московский Дом Атеиста.

– Это правда, было такое.

В академии при поступлении в семинарию очередная рогатка состояла вот в чем. Естественно, я был членом комсомола, потому что в комсомол вступают в четырнадцать лет, а крестился я только в девятнадцать. Так вот, когда юноша поступал в семинарию в советское время, получалась такая апорияcvi. Власти ведь играли с Церковью в кошки-мышки. Они не говорили прямо – «мы хотим вас гноить». По крайней мере, в 70–80-е годы так уже не говорили. Они делали вид, что они все делают в интересах самой Церкви. Душат – но ради нашего же здоровья. И поэтому, когда, к примеру, уполномоченный Совета по делам религии объясняет ректору, почему он не разрешает принять этого юношу, он находит какой-то благовидный предлог, почти благочестивый. Говорит: «Видите: молодой человек комсомолец. Вы понимаете, комсомол – атеистическая организация. Согласитесь, нехорошо, если в числе семинаристов окажется человек с двойной моралью, нечестный человек!». А если этот молодой человек уйдет из комсомола до поступления в семинарию, то тот же уполномоченный скажет: «Комсомол-то – это советская структура. Получается, что он – антисоветчик, да? Вам нужны антисоветчики? Вам нужен второй Глеб Якунин?» Поэтому оба конца выходили острыми.