И вот уже свыше трехсот лет живем мы и живет мир в этой одержимости счастьем, в этой погоне за счастьем. Но почему, хочется спросить, нет счастья, которое так просто, я бы сказал, так весело провозгласили отцы и пророки современного мира? Почему, наоборот, ни в какую другую эпоху всей мировой истории не было в человеческом сознании столько отчаяния, столько разочарованности, столько печали?

Почему мечется человечество, не находя себе места, не зная, за кем идти, во что верить, что думать? Почему половина земного шара живет в условиях тоталитарных режимов, режимов, как будто порожденных вот этой самой идеологией счастья? Почему философы ничего не могут предложить кроме философии абсурда, художники — кроме раздробленного и черного видения мира, поэзия — ничего кроме вопля отчаяния?

Где же, спрашивается, оно, это счастье, казавшееся столь близким, простым, доступным? И выходит так, что с тех пор, как замкнул человек свой горизонт только вот этой землей и маленьким земным счастьем, разучился он и землю понимать, и находить на ней счастье. А что если прав блаженный Августин, воскликнувший так давно: «Для Себя создал Ты нас, Господи, и не успокоится сердце наше, пока не найдет Тебя»[9]?

А что если прав апостол Павел, сказавший, что «не видел того глаз, не слышало ухо и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его» (1 Кор. 2:9)? А что если, в конце концов, правы те, кто всегда утверждал, что человек прежде всего существо духовное и что всякое отречение от Духа, всякий отказ от Духа, всякое забвение этой своей духовной сущности ведет неизбежно и неумолимо к распаду самого человека, к его заболеванию и разложению?

«Человек есть то, что он ест», — сказал Фейербах, и ему казалось, что он раз и навсегда покончил с какой бы то ни было духовностью. И Маркс вслед за ним строит на этой убогой теории все свое учение о грядущем счастье. И проходит сто лет, и теорию эту, и учение это нужно защищать штыками и цензурой, иначе они не продержатся и недели. Человек — существо духовное, это значит: существо не только питающееся, и даже не только думающее, но и существо, предназначенное к обладанию духовными ценностями. Что это за ценности?

По старинке их можно перечислить так — истина, добро, красота. Ценности совсем не обязательно прагматические, но которые несут и являют счастье в самих себе. Если современному человеку кажется, что все в мире утилитарно, что, может быть, даже и нужно немножко истины, немножко добра, немножко красоты, чтобы жить и быть счастливым, то человек вечный, человек духовный знает, что он живет для того, чтобы постигать Истину, постигать Добро и Красоту и чтобы обладать ими.

Он не просит счастья, но в этом познании и обладании получает его. А когда соединяются они — эта Истина, это Добро и эта Красота — в один опыт, в одно счастье, в одну реальность, человек говорит: Бог. И с этой минуты, что бы ни случилось с ним, как бы ни была трудна, печальна, горестна и одинока жизнь, он знает и имеет то счастье, которое никто уже не сможет разрушить.

А ведь это-то самое и сказал Христос, как написано в Евангелии: «Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам» (Мф. 6:33). ПРИМЕЧАНИЕ: 1. Ф. М. Достоевский. «Братья Карамазовы», часть 2, книга V, гл. 2: «Это чтобы стихи-с, то это существенный вздор-с. Рассудите сами: кто же на свете в рифму говорит? И если бы мы стали все в рифму говорить, хотя бы даже по приказанию начальства, то много ли бы мы насказали-с? Стихи не дело, Марья Кондратьевна». — Прим. сост. 2.

Из чина погребения мирян Иоанна Дамаскина. — Прим. сост. 3. Ирмос Пасхального канона. Песнь 1-я; стихира Пасхи. — Прим. сост. 4. См.: «Моя родина» // о. Сергий Булгаков. Автобиографические заметки. (Посмертное издание). Париж, 1946. С. 16. — Прим. сост. 5. Ср. с воспоминаниями о. Александра об отце Сергии, посвященными столетию со дня рождения С. Н.

Булгакова и обращенными к тем «удивительным и, по-видимому, неистребимым «русским мальчикам», которые там, в России, в советском безвоздушии, взяли на себя героический подвиг восстановления русской духовной традиции, возвращения в подлинную Россию»: «Ибо я тоже был «русским мальчиком», только эмигрантским. И это значит — тоже, хотя и по-другому, чужим окружавшей меня действительности, тоже обреченным искать своего: того, чем можно было бы подлинно жить, чему можно было бы по-настоящему отдать себя, в чем можно было бы найти себя. Что дал мне тогда о. Сергий?

Дал тот огонь, от которого только и может возгореться другой огонь. Дал почувствовать, что только тут, в этом прикосновении к Божественному свету, к его исканию и созерцанию — единственное подлинное назначение человека, та «почесть горнего звания», к которой он призван и предназначен. Окрылил своим горением и полетом, своей верой и радостью.

Приобщил меня к чему-то самому лучшему и чистому в духовной сущности России. И я уверен, что то же самое дает он и тем, кто открывает его сейчас...» — Прот. Александр Шмеман. Три образа // Вестник РСХД. 1971. <0185> 101-102. С. 11-12. — Прим. сост. 6. Из комедии А. С. Грибоедова «Горе от ума»: монолог Чацкого, действие 1, явление 7; восходит к стихотворению Г. Р. Державина «Арфа». — Прим. сост. 7. А. С. Пушкин (отрывок 1830 г.). — Прим. сост. 8. Беседа преп.

Серафима с Мотовиловым о целях духовной жизни см.: О цели христианской жизни. Беседы преп. Серафима Саровского с А. Н. Мотовиловым. Сергиев Посад, 1914. То же см.: С. Нилус. Великое в малом. Сергиев Посад, 1911, репринт — 1992. Гл. VII. 9. Ел. Августин. Исповедь. Кн. I. Гл. 1. — Прим. сост. III. СПОР О ЧЕЛОВЕКЕ 1. Музыка нашей эпохи Невероятный прогресс и успех человечества.

Страшное, угрожающее падение и порабощение человеческой личности, человека. Так определил я то парадоксальное положение, в котором находимся мы в нашем великом и одновременно трагическом XX веке. Невольно вспоминаются пророческие строки блоковского «Возмездия»: Двадцатый век... Еще бездомней, Еще страшнее жизни мгла (Еще чернее и огромней Тень Люциферова крыла). Пожары дымные заката (Пророчества о нашем дне)