и какой он достиг меры духовного восхождения. Веры правой он строго держался, никуда не уклоняясь от благочестия, в чем мы удостоверялись как из писаний его, так и из суждения о нем церкви, ибо он равно отвращался и от нелепого Савеллиева слияния и от безумного Ариева разделения. Стоял же в пределах благочестия, единую и невин­ную и Пресвятую Троицу разделяя по числу и соединяя по существу, дабы и не оскорбить божество мнением о его скудости по-иудейски, и не допустить дерзкой мысли о множе­стве богов, по-язычески,—заблуждения, в которых можно уличить безумствующих о непостижимой Троице.

Отрицающего же Сло­во учения Аполлинария он до того отвра­щался, что прилагал всевозможное старание исторгнуть его из всякой христианской души. И необузданные уста Аномеев также заграждал многими доводами и свидетель­ствами из Писания, оставив нам величай­шее утверждение, — свои богопросвещенные писания. Коли бы кто пожелал увидеть поражение крайне дерзкого Новата, в словесной борьбе, с ним Ефрема, пусть посмотрит на падение противника: здесь найдет, что наш учитель, в изложении учения, настоль­ко превосходит силою (своего противника)

, насколько искусный в ратоборстве муж отрока слабосильного по малому возрасту. И не только ему современные и прежде возни­кавшие из худого семени плевелы ересей исторгал он правым словом веры, но низлагал и имевшие принести вред в будущем, предвидя их пророческим взором. Доказательствами сего наполнены его стихо­творения и прочие писания. Так, никогда сей сын истины не изменял истине; надежда же у него была одна,—на Бога, от которого достойным чаемых благ воздаются награ­ды.

Посему во всю жизнь, словом и делом он любил повторять псаломское изречение: «на него упова сердце мое, и поможе ми» (Пс. 27, 7.). «Уповающего же на Господа милость сего обыдет» (Пс. 31, 10.). Упование на Господа не только уподобляет его горе Сиону (Пс. 124, 1), но и возводит стяжавшего оное до высочайшего блаженства, как можно на­учиться от самых пророков.

Ибо Давид говорит: «блажен муж, ему же есть имя Господне упование его» (Пс. 39, 5); Иеремия: «блажен человек, иже надеется на Господа и будет Господь упование его; и будет яко древо насажденное при водах. и во влаге пу­стит корение свое, и не убоится, ада приидет зной» (Иер.17, 7—8): Исаия: «Господь царь наш», Господь Спас наш, «Сам спасет нас. Се Бог мой, Спас мой.

Господь, уповая буду на него и не убоюся» (Пс. 35., 22. Пс. 12, 2); бла­женный Павел увещевает и говорит: «да держим, исповедание упования: верен бо есть обещавый нам» (Евр.10, 23). Питаемый сею божественною и непрелож­ною надеждою он презрел все мирское и возжелал единой вечной славы. Любовь же к Богу и ближнему он соблюдал так тща­тельно, что отходя от жизни так говорил (

прилично привести здесь самые речения богоносного отца, как превосходнейшие всякого доказательства): «ннкаким образом, во всю жизнь свою, я не роптал на Господа и слово безумное не исходило из уст моих; во всю жизнь свою я не клял никого и ни­когда ни с одним верным не бранился.» О, блаженный язык, дерзновенно изрекший такие слова, которые более приличны Ангелам, по невещественности и невозмутимо­сти их жизни, а для нас, служащих пло­ти, чужды, выше естества, и трудно выпол­нимы.

И хотя много будешь трудиться, наследуя жизнеописания мужей, знаменитых по сво­им добродетелям: но нигде не найдешь для повествования такого знамения любви чистой и непорочной, как в этом отце. И если любовь выше всех добродетелей, то блажен­ный Ефрем исполнил ее так, как никто другой из отцов. Поелику же каждый по­лучит по делам своим; то выводить о том заключение предоставим другим, дабы не показалось, что мы сравниваем отцов с отцами.

Ибо не ради сравнения мы пред­ложили сказанное; но ради того только, что­бы многим представить на вид, каким об­разом наш, или, лучше, вселенский учитель Ефрем, восшел на самый верх духовной лестницы добродетелей. Благочестие же полагал он в стяжании подлинной мудрости, по сказанному у Иова: «се благочестие есть премудрость» (Иов. 28, 28.).

Чрез это благочестие, как мы несколько выше показали, описывая чистоту веры его, он подобно Павлу восшел до третьего неба и стяжал себе в церкви бессмертную па­мять и вечную славу. Поучение в божественном Писании воз­жглось в нем от светильника Давидова, как сказано: «в поучении моем разгорится огнь» (Пс. 38, 4.). Ибо обитавшая в нем любовь к духовному созерцанию, возвела желание его в пламень горе стремящейся.

Из­учив все писание как ветхого, так и но­вого завета и более других занявшись исследованием оных, он изъяснил все Писание строго буквально, начав с сотворения мира до последней книги благодати, уяс­няя глубины сокровенных истин при свете Духа. И он не только исчерпал весь духовный кладезь сей нашей богодухновенной мудрости и сообщил ее другим; но и будучи весьма знаком с мудростью внешнею мирскою, как занимающеюся изяществом и правильностью слова, так и исследующею глубину мыслей, полезное из нее он избирал, бесполезное же отвергал на весах правды, определяя приобретенное и для деятельности и для созерцания.

Чистоту душевную и телесную он соблюдал, сколько позволяла природа, или лучше сказать, выше природы; ибо она,—дар бла­годати. Он не допускал души своей укло­няться от навыка правильной жизни, но по истине был царем в душе и светло просиявал телом. О том, что мы говорили, свидетельствует перемена, последовавшая с известною блудницею, которою человекоубийца Велиар, воспользовавшись как орудием злобы для обольщения просвещенного мужа, столько обманулся в своей надежде, что са­ма блудница противостала сему сильному обольстителю, и при помощи увещания и наставлений, и наитием божественных словес, изменившись и обратившись на лучшее,— вместо бесстыдной стала целомудренною, вме­сто бесчестной, — честною, вместо сквер­ной,—чистою.

Желающему изобразить постоянно текущие слезы его но истине приходится плакать, так как без сего, кто переплывет словом море слез его? Ибо как всем лю­дям по природе свойственно дышать, что они постоянно и делают, так Ефрему свой­ственно было постоянно плакать; поелику не было ни одного дня, ни ночи, ни полночи, ни часа, ни малейшей части времени, когда бы не дремлющие глаза его видимы были су­хими: то общие, то свои, как говорил, опла­кивал он прегрешения.

Впрочем, источни­ки слез своих очей он мудро отводил воздыханиями, или, лучше излияниями глаз вызывал воздыхания. И была удивительная сме­на того и другого, потому что одно казалось причиною другого. Слезы у него порождали воздыхания, а воздыхания опять слезы, и при­чина была для многих неизвестна: они не разделялись промежутком времени, но по­стоянно воздыхания сменялись слезами и сле­зы воздыханиями, и когда происходил (та­ким образом)