И хотя много будешь трудиться, наследуя жизнеописания мужей, знаменитых по сво­им добродетелям: но нигде не найдешь для повествования такого знамения любви чистой и непорочной, как в этом отце. И если любовь выше всех добродетелей, то блажен­ный Ефрем исполнил ее так, как никто другой из отцов. Поелику же каждый по­лучит по делам своим; то выводить о том заключение предоставим другим, дабы не показалось, что мы сравниваем отцов с отцами.

Ибо не ради сравнения мы пред­ложили сказанное; но ради того только, что­бы многим представить на вид, каким об­разом наш, или, лучше, вселенский учитель Ефрем, восшел на самый верх духовной лестницы добродетелей. Благочестие же полагал он в стяжании подлинной мудрости, по сказанному у Иова: «се благочестие есть премудрость» (Иов. 28, 28.).

Чрез это благочестие, как мы несколько выше показали, описывая чистоту веры его, он подобно Павлу восшел до третьего неба и стяжал себе в церкви бессмертную па­мять и вечную славу. Поучение в божественном Писании воз­жглось в нем от светильника Давидова, как сказано: «в поучении моем разгорится огнь» (Пс. 38, 4.). Ибо обитавшая в нем любовь к духовному созерцанию, возвела желание его в пламень горе стремящейся.

Из­учив все писание как ветхого, так и но­вого завета и более других занявшись исследованием оных, он изъяснил все Писание строго буквально, начав с сотворения мира до последней книги благодати, уяс­няя глубины сокровенных истин при свете Духа. И он не только исчерпал весь духовный кладезь сей нашей богодухновенной мудрости и сообщил ее другим; но и будучи весьма знаком с мудростью внешнею мирскою, как занимающеюся изяществом и правильностью слова, так и исследующею глубину мыслей, полезное из нее он избирал, бесполезное же отвергал на весах правды, определяя приобретенное и для деятельности и для созерцания.

Чистоту душевную и телесную он соблюдал, сколько позволяла природа, или лучше сказать, выше природы; ибо она,—дар бла­годати. Он не допускал души своей укло­няться от навыка правильной жизни, но по истине был царем в душе и светло просиявал телом. О том, что мы говорили, свидетельствует перемена, последовавшая с известною блудницею, которою человекоубийца Велиар, воспользовавшись как орудием злобы для обольщения просвещенного мужа, столько обманулся в своей надежде, что са­ма блудница противостала сему сильному обольстителю, и при помощи увещания и наставлений, и наитием божественных словес, изменившись и обратившись на лучшее,— вместо бесстыдной стала целомудренною, вме­сто бесчестной, — честною, вместо сквер­ной,—чистою.

Желающему изобразить постоянно текущие слезы его но истине приходится плакать, так как без сего, кто переплывет словом море слез его? Ибо как всем лю­дям по природе свойственно дышать, что они постоянно и делают, так Ефрему свой­ственно было постоянно плакать; поелику не было ни одного дня, ни ночи, ни полночи, ни часа, ни малейшей части времени, когда бы не дремлющие глаза его видимы были су­хими: то общие, то свои, как говорил, опла­кивал он прегрешения.

Впрочем, источни­ки слез своих очей он мудро отводил воздыханиями, или, лучше излияниями глаз вызывал воздыхания. И была удивительная сме­на того и другого, потому что одно казалось причиною другого. Слезы у него порождали воздыхания, а воздыхания опять слезы, и при­чина была для многих неизвестна: они не разделялись промежутком времени, но по­стоянно воздыхания сменялись слезами и сле­зы воздыханиями, и когда происходил (та­ким образом)

некоторый круг, то начало и причина того и другого скрывалась. В этом убедится всякий, кто займется его писаниями. Ибо он найдет его плачущим не только там, где он говорит о покаянии, о нравственности и правилах доброй жизни; но и в самых торжественных его словах, где почти все привыкли видеть радостный тон изложения. Таков он был везде и постоянно изобиловал даром сокрушения сердечнаго.

А потому и ныне воззывает к истинной жизни почти всех, слушающих его поучения: таковую силу стяжало его боговдохновенное слово, растворенное слезами! В самом деле кто будете так жесток и окаменен сердцем, чтобы, послушать его речей, не смягчился, и отвергши жестокость нрава не сокрушился печалью о своих пороках? Кто до такой степени дик и зверонравен, чтобы склонив слух к его душе­полезному учению, тотчас не сделался кротким, скромным и благонравным?

Кто пре­даваясь только удовольствиям и радостям жизни и не любя плакать, послушав его и не многих слов, не восплачет и не возрыда­ет и не приведет себе на намять будущего воздаяния за все сделанное в своей жизни? «Варишь камень», говорит языческая по­говорка, когда хотят сделать что-нибудь не­возможное; нам же возможность сего ясно показал опыт.

Ибо сей божественный старец души ожесточенных и непреклонных убеждал и к бодрствованию над собою и к послушанию. В самом деле, кто, прочи­тавши его слово о смирении, тотчас не воз­ненавидит самомнения и не признает себя ничтожнейшим всех? Кто прочитав его слова о любви, не будет готов, ради люб­ви, подвергнуть себя опасности всякого рода? Кто изучив написанное им о девстве, не постарается представить себя чистым пред Богом и душевно и телесно?

Кто остановившись на поучениях его о суде, или о вто­ром пришествий Христовом, не вообразит себе, что он как бы предстоит пред оным судилищем, и устрашившись не пред­ставить себе, что против него уже произ­носится последний приговор? Ибо так этот славный и прозорливейший муж изобразил будущее судилище Божие, что для приобретения большего познания о нем не осталось ничего другого, как только опытно изве­дать и испытать его на самом деле. Таковые-то представления суда (Божия)

, имея всегда в уме, блаженный избежал мира и того, что в мире, он удалился «бегая», как сказано в Писании, и водворился «в пусты­ни» (Пс. 54, 8), внимая только себе и Богу и чрез то возрастая в добродетелях. Он в совершенстве знал, что жизнь пустын­ная освобождает избравшего оную от мирских треволнений и чрез молчание соделывает его собеседником Ангелов, и на­сколько возможно, возвышает ум до созерцаний божественных.

Когда же Дух Святый, назначая его к назиданию многих, возбуждал его к перемене одного места на другое, он не колебался и не противился; ибо как не всякий другой, он был послушен велениям божественным. Посему, по­добно дивному Аврааму, получив повеление оставить отечество, он поселился в городе Едессян, ибо справедливость требовала, что­бы солнце долее не скрывалось под землею.