С трудом приведенные к спокойствию авторитетом его имени, они остались на своих местах, а он, выйдя на сре дину, говорил таким образом: «Мы не испытали ничего но вого, колхи, возбужденные силой красивого слова. Ибо красноречие непобедимая сила. Оно воздействует на всех, в особенности на тех, кто никогда раньше не подвергался его воздействию. Но не таково оно для тех, кто может ему противостоять мудрым рассуждением, вытекающим из рас смотрения сущности дела. Поэтому не одобряйте то, что было сказано. Оно кажется правдоподобным только вслед ствие неожиданности и необычайности сказанного, а не вследствие полезности и правильности. Поймите лучше, что хотя бы эти слова и были вам очень приятны, вы можете выбрать лучшее. Лучшим свидетельством обмана пусть бу дет самый способ легкого убеждения. Только желающий советовать лживое нуждается в большем украшении и раз нообразии речей с тем, чтобы красотою речи скорее увлечь простые души. Слушая эти привлекательные, но об манчивые доводы Айэта, вы не понимаете сами, как вас об манывают. Каждому должно быть ясно если не другое, то хоть то, что он с самого начала поставил [на обсуждение] другой вопрос, совершенно чуждый тому, ради которого мы собрались. Так, например, когда вы все говорите, что нет ничего ужаснее случившегося и всячески осуждаете это убийство, и обсуждаете единственно вопрос, действительно ли виноваты те, кто обвиняется в убийстве Губаза, он обо шел их обвинение и много слов потратил на то, что уже известно. Я также считаю проклятыми, ненавистными богу и охотно бы видел погибшими от самой жестокой казни не только прямых убийц, которые совершили преступление своими руками, но также всех тех, кто позволил совершить преступление, хотя и мог помешать, сверх того, всех тех, кто радовался этому, всех, кто не скорбел об этом.

Но если я это признаю, то отнюдь не признаю полезным переход к персам. И пусть никто не считает благоразумным и последовательным, что если по отношению к нам совер шили преступление, то нужно и нам продать отечественные законы; если мы раздражены вероломством, то отсюда не вытекает, что мы должны усвоить такие же методы. И те перь мы не можем переделать то, что случилось и совер шено, не нужно помыслить о том, чтобы мы, обсуждая дела с душой, охваченной гневом и негодованием, не затемнили неблагоразумно наше суждение, лишив себя возможности более здравого и разумного решения. Ибо свойство безрас судных постоянно волноваться и терзаться прошедшим. Свойство же мужей мудрых изучать неожиданности судь бы, не смущаться неожиданными переменами с тем, чтобы, лишившись чего-либо в прошлом, не утратить надежду на будущее.

12. Но этот советник, который давно уже благожела телен к персам и стремится всячески, чтобы мы перешли к ним, пытается запугать нас, как детей, а именно [утверждая], что римляне не удовлетворятся тем, что они против нас осмелились сделать, но поразят нас еще более жестокими бедствиями, и что их царь постоянно желает нововведений, что он является главным участником и за чинщиком давно задуманного и подготовленного убийства, и, говоря это, превозносит персов удивительными похва лами, надеясь, что он убедит нас этим способом сделаться просителями и добровольными перебежчиками к тем, кто для нас по природе является величайшим врагом. К этой единственной цели он стремится, это он задумал с самого начала и, стремясь совершить то, что он заботливо обдумал и безрассудно советует, нарушает и перемешивает порядок обсуждения, делая обсуждение бесполезным. Решению обычно предшествует обсуждение, которое исследует вещи, недостаточно ясные. И только тогда, когда установлено то, что нужно делать, необходимо наличие и воли, и решимости совершить то, что задумано и постановлено. Этот же из конца делает начало, уже постановляя раньше, чем рас смотрен вопрос. Ибо какая будет польза от обсуждения, если оно последует за решением? Вы же, колхи, присту пайте к обсуждению без всякой предвзятой мысли и не при держиваясь какого-либо предвзятого мнения. Как можно преодолеть превратности судьбы и направить события к желаемой цели? Нужно пользоваться иным методом, мыс лить о своих делах без всякой предвзятости и свободно, гщательно взвешивать все обстоятельства для того, чтобы принять наиболее обдуманное, вытекающее из сущности цела решение. Если мы так будем рассуждать, для нас тот час же станет ясным, что ни римские войска, ни их воена чальники, ни, меньше всего, сам император, не строили козни против Губаза. Ибо у них самих общеизвестно и ус тановлено, что Рустик и Мартин, завидуя его счастью, были охвачены личной злобой, причем прочие вожди не только не помогали им, но даже болезненно перенесли случив шееся. Бесчестно и сверх того бесполезно из-за вины од ного или, может быть, двух дерзко нарушать общественные законы, которые мы привыкли соблюдать, так легко изме нять весь образ нашей жизни, к которому мы так хорошо привыкли, выставлять себя предателями и дезертирами по отношению к тем, которые стоят на страже нашей страны, чтобы мы жили спокойно и безопасно, и, наконец, что яв ляется самым нечестивым, отказаться от истинной религии и священных тайн. Ибо это неизбежно произойдет, если мы перейдем на сторону ожесточеннейших врагов божествен ного имени. Если они запретят нам сохранять верность на шей вере, то принудят нас перейти к своей, что ужаснее этого для нас может быть, одинаково и для живых и для умерших? Ибо какую выгоду мы приобретем, если присое диним к себе (допустим, что это так) всю Персию, а погу бим наши души? Но если даже сделают уступку и позволят [сохранить религию], прочного дружелюбия с их стороны по отношению к нам не будет, но будет неверное и не пря мое, измеряемое одной только выгодой.

Ибо никогда не может быть прочного товарищества ме жду теми, которые придерживаются разных религиозных верований. При отсутствии застращивания и выгоды посто янная и прочная верность сохраняется только при согласии взглядов. Даже родственники, близкие и земляки, если ли шаются единства взглядов, пользуются только именем друж бы, а на самом деле по отношению друг к другу являются совершенно чужими людьми. Итак, колхи, с какой доброй надеждой мы перейдем к персам, если они неизбежно ока жутся нашими врагами, и ничего лучшего отсюда не про изойдет для нас, кроме того, что мы тем легче будем при тесняемы ими, так как гораздо труднее остерегаться скры того врага, чем явного. Далее, если хотите, допустим, что все обстоит так [как говорит Айэт], что это не противоре чит ни справедливости, ни чести, и будем считать, что нра вы персов постоянны и верны, что они всегда будут со хранять договоры и соглашения. Но если даже это будет налицо и у нас не будет никакого другого препятствия, то все же наши силы для этого предприятия недостаточны. В самом деле, каким образом мы перейдем к ним, когда нам угрожают римляне и притом настолько многочисленные и сильные, имеющие виднейших вождей? Каким образом мы избежим жесточайшего возмездия, когда те, которым над лежит прийти к нам на помощь, будут медлить вдали в Иве рии или медленно оттуда двигаться, а те, которые будут осуществлять возмездие, занимают всю страну и обитают в наших городах?

13. Хотя этот благородный человек и говорит, что они не выдержат и первого нашего нападения, используя в каче стве довода то, что недавно случилось, но кто не знает слу чайностей войны и того, что она отнюдь не протекает в оп ределенном порядке! И злая судьба не всегда будет пре следовать тех, которые сейчас очень плохо ведут свои дела. Напротив, победа часто переходит к побежденным и ис правляет превратности судьбы. Поэтому нам не подобает быть чрезмерно самоуверенными, как будто им уже предо пределено сообразно с их правами и привычками во всех сражениях терпеть поражения. Если они побеждены только потому, что действовали не так, как должно, то этот пример нужно обратить в нашу пользу и предупредить опасности, вытекающие из необдуманных решений. Таким образом, из предшествующих случаев мы не можем обнадеживать себя верной победой над ними. Правдоподобно, что те, которые раньше ошибались, наученные самим опытом, чего нужно избегать, будут вести свои дела в дальнейшем с большей заботливостью и исправят то, что раньше было упущено и пренебрежено. Если же бог им враждебен за совершенное преступление, и за это они подвергаются бедствиям, зачем нам вмешиваться и предлагать ему наше содействие, как будто он сам не осуществит правосудие и как будто он ну ждается в нашей помощи? Какой большой пример бесчес тия останется для других, если мы оскорбим нашим отпаде нием высшее благо, которое и при нашем спокойствии за щищает нас должным образом. Пусть никто не показывает нам мертвого Губаза, выступающего среди нас с малодуш ными речами и умоляющего своих соотечественников сжа литься над ним, показывая нанесенные ему раны. Это, мо жет быть, и подходит изнеженным порочным душам, но от нюдь не свойственно царю, притом царю лазов, а тем более Губазу. Ибо, если бы он в самом деле присутствовал среди нас, то, как человек благочестивый и здравомыслящий, он, несомненно, сурово осудил бы нас за подобные замыслы и дал бы нам наказ не падать так духом и не впадать в рас слабление, не скрываться тайно по обычаю рабов, но муже ственно противостоять несчастью, придерживаясь, в боль шей степени, колхского образа мыслей, свободного от пред взятости, и не допускать ничего позорного, недостойного отечественных нравов, остаться при настоящем [порядке], быть убежденными, что божественная помощь никогда не оставит народ колхов. Поэтому не является ли высшей без рассудностью [тот факт, что] в то время, как он, насильст венно умерщвленный, несомненно, учил бы нас так, мы для того, чтобы показать наше к нему расположение, думаем как раз противоположное? Я боюсь, чтобы мы не подверг лись величайшему наказанию уже за то, что обсуждаем и обдумываем подобные планы. Наконец, если бы мы замыш ляли отпадение в деле сомнительном, допускающем разные решения, то и тогда было бы рискованно в вопросах такой важности зависеть от случайности, но тогда было бы позво лено создателям этого плана рассуждать свободнее и безза стенчивее. Но если порочность этого совета и бедствия, отсюда вытекающие, для всех ясны и очевидны, разве не достойны вашей ненависти те, которые наталкивают вас на этот путь? Поэтому нужно воздержаться от всего этого, и это умеренно сказано. Я же думаю, что о случившемся нуж но сообщить императору и просить его по справедливости покарать главных виновников этого преступления. Если он пожелает это сделать, раздоры наши с римлянами тотчас прекратятся, и наше старое и привычное братство с ними в трудах и походах возобновится. Если же он откажет в на шей просьбе, то тогда только надлежит нам обсудить, не выгоднее ли нам вступить на другой путь. Если мы так сде лаем, то нас нельзя считать забывающими об умерщвленном Губазе, и в то же время мы не окажемся действующими скорее безрассудно, чем по расчету».

14. Когда это было сказано, колхи, как говорится, про пели палинодию и изменили решение. В особенности к этому их побудила боязнь лишиться истинного богопочита ния и веры, если они отпадут к персам. После того как мнение Фартаза победило, тотчас были выбраны лучшие и знатнейшие из народа колхи, которые должны были сооб щить императору Юстиниану, что было совершено над Гу базом, раскрыть ему весь обман, а именно, что он никогда не был сторонником персидской партии, никогда не пред принимал ничего против римлян. Мартин же и Рустик воз вели на него эту клевету за то, что он их часто порицал за многочисленные допущенные по лености и безрассудству ошибки, и убили невинного. Они просили дать душе уби того это удовлетворение. Они не сказали ничего другого, кроме того, чтобы он не оставлял неотмщенным это пре ступление, а царем им не назначал какого-нибудь чужеземца и иностранца, но Цату, младшего брата Губаза, который в то время находился в Византии, так, чтобы у них снова бы ли восстановлены отечественные законы и непрерывная, нерушимая с древности последовательность царского пре столонаследия. Император признал их просьбу правильной и справедливой. Он весьма быстро удовлетворил их просьбу и послал Афанасия, одного из первых членов сената, дпя тщательного расследования преступления и суда сообразно римским законам.

Тот явившись в Лазику, тотчас послал Рустика в город Аспарунт и держал там взаперти в местной тюрьме. Иоанну же, который обманул императора, сделался одним из глав ных участников преступления и пытался тайно скрыться и в бегстве искать себе спасения, на пути случайно встретился Метриан. Он был одним из императорских дорифоров, ко торых зовут скрибонами. Послан он был сюда, чтобы ока зать помощь Афанасию и выполнять его указания. Захватив Иоанна, Метриан представил его судье, который и его по слал в Аспарунт, где он содержался в тюрьме в цепях, до окончания начавшегося судебного расследования.

15. Как только началась весна, Нахогаран прибыл в Мухиризис и тотчас начал собирать войска и со всей тща тельностью готовиться к войне. Равным образом и римляне, собравшись вокруг Острова, приготовлялись, и развязка, естественно, задерживалась. Тогда наибольшей заботой их было приготовить все нужное для ведения войны. Уже и Цата прибыл из Византии с Сотерихом, получив царское достоинство и свои инсигнии от римского императора по старому обычаю. Этими инсигниями являлись золотая ко рона, усеянная драгоценными камнями, и хитон, шитый зо лотом, опускающийся до пят, пурпуровые сапоги и митра, равным образом украшенная золотом и ценными камнями. Пурпуровую же хламиду носить царям лазов не положено. Но разрешена только белая, однако не обычная. Посредине с обеих сторон отсвечивает она золотым шитьем, с импера торской фибулой на хламиде, украшенной драгоценными камнями и другими свешивающимися вниз украшениями. Когда Цата вступил в царском облачении в свою страну, военачальники и все римское войско, вышедшее с привет ствием, встретили его с должными почестями. Они шли впереди его, великолепно вооруженные, большою частью конные. Лазы, с трудом оставив свою скорбь, обратившись к радости, провожали его, сменяя друг друга. Со всех сто рон звучали трубы; знамена высоко развевались. И было торжество блестящим, горделивым и более праздничным, чем это обычно бывает в царстве лазов. Цата, ставши у вла сти, взял в свои руки руководство и управлял своим на родом, как ему было угодно и как требовал отечественный обычай. Военачальник же Сотерих отправился в указанный ему путь. Ибо он привез императорские деньги для раздачи соседним варварам в качестве императорской субсидии. Эта раздача проводилась ежегодно с древних времен. Следовали за ним и старшие сыновья Филагрий и Ромил, чтобы тотчас по выходе из домашней обстановки приучаться к посильным трудам, так как они уже достигли возмужалости и были способны к труду. Третий же из них, Евстратий, был остав лен в Византии, так как еще был очень молод и, сверх того, слабого телосложения. Когда Сотерих пришел в страну ми симиян, они были подданными царя колхов, так же как ап силийцы.[58] Но язык у них разный, так же как и нравы. Жи вут же они севернее народа апсилиев и несколько восточ нее. Итак, когда он пришел к ним, они были заняты обсуж дением вопроса о его намерении передать одно из их укреп лений, расположенных у самых границ лазов, которое они называют Бухлоон, аланам, чтобы послы более отдаленных народов, собираясь там, получали субсидии и чтобы больше не было необходимости привозящему деньги огибать пред горья Кавказских гор и самому идти к ним.

16. Когда мисимияне об этом или узнали, или только подозревали, они послали к нему двух наиболее знатных людей, по имени Хада и Туана. Те находят его, остановив шегося возле самого укрепления. Подозрения их еще более усилились. Они сказали: «Ты хочешь нас обидеть, воена чальник. Не подобает тебе позволять другим отнимать наше, ни самому этого желать. Если же у тебя нет такого намере ния, как можно скорее отсюда уходи и избери себе другое местопребывание. У тебя не будет недостатка в не обходимых продуктах: мы все будем доставлять. Здесь же тебе оставаться нельзя никоим образом, и мы не допустим, чтобы ты медлил и оставался здесь».

Сотерих полагал, что никак нельзя стерпеть столь дерз кие речи. Считая, что нельзя позволять подданным колхов, которые повинуются римлянам, так неистовствовать против римлян, он приказал своим телохранителям избить их пал ками, которые те носили. Те жестоко с ними расправились и отпустили их полумертвыми. Совершив это, Сотерих ос тавался там же, полагая, что из этого не произойдет ника кой беды и что ему так же нечего бояться, как если бы он подверг телесному наказанию своих преступных рабов, и затем, когда настала ночь, беззаботно лег спать, не расста вив никаких караулов. Равным образом его сыновья, спут ники, домашняя прислуга и рабы, следовавшие за ним, все они более беззаботно, чем следовало в неприятельской стране, предались сну. Между тем мисимияне, не стерпев полученного оскорбления, вооружившись, набросились на них и, ворвавшись в помещение, где почивал военачальник, немедленно перебили спавших рабов. Когда, естественно, поднялся сильный крик и шум, сознание беды дошло до Сотериха и прочих, которые там находились. Когда они со страхом соскочили со своих постелей, еще отягченные и расслабленные сном, то совершенно не могли защищаться. У одних закутанные шкурами ноги препятствовали движе нию. Другие же, бросившись за мечами, чтобы принять уча стие в беспорядочной схватке, беспомощно метались впоть мах, не зная, что делать, и наталкивались на стены, позабыв, где положили оружие. Некоторые, отчаявшись в обрушив шемся на них бедствии, ничего и не предпринимали, а толь ко звали один другого и издавали жалобные вопли, не зная, что предпринять. Когда они находились в таком состоянии, ворвавшиеся варвары изрубили самого Сотериха и его детей, и всех прочих; разве только кто случайно ускользнул через заднюю дверь или другим способом. Когда преступники это сделали, они ограбили поверженных и все имущество, кото рое те привезли с собою, и сверх того императорскую каз ну, расправившись [с Сотерихом и его свитой] как с на стоящими врагами, а не друзьями и господами.

17. Когда, после совершения этого жестокого убийства и выполнения преступного замысла, разгоряченные их стра сти улеглись и гнев утих, тогда, рассмотрев совершенное ими, они начали задумываться и поняли, какой жребий ими брошен, а именно, что в ближайшее время придут римляне для отмщения, а они не смогут выдержать их нападения.

Поэтому открыто отпав [от римлян], они перешли на сторону персов и послали посольство, добиваясь, чтобы те приняли их под свою защиту и немедленно оказали бы им помощь, как своим подданным. Известие это, сообщенное римским военачальникам, вызвало у них гнев и величайшее огорчение. Но они никак не могли немедленно отомстить мисимиянам, поглощенные еще более важными заботами, так как Нахогаран уже вел 60 тысяч вооруженных людей к Острову, который в то время занимали Мартин и Юстин, сын Германа. Наемники же из гуннов, которых называют савирами (у римлян находился отряд около двух тысяч тяжело вооруженных, которыми предводительствовали Баи мах, Кутилзис и Илагер, знаменитейшие у них люди), рас положились лагерем у Археополя и прилегающих мест ностей, чтобы по обыкновению тревожить врагов, которые, как предполагалось, должны были здесь проходить, и за труднять им переход, делая его более опасным. Нахогаран же, после того как узнал, что савиры занимают эти места, тотчас послал против них отряд в три тысячи, отобранных из вспомогательных дилимнийских войск, с предписанием он был заносчив и кичлив всех истребить и не оставлять в тылу у него, когда он будет идти в бой. Дилимниты это весьма многочисленное племя, обитающее по соседству с Персидской страной, на среднем течении реки Тигра. Их можно причислить к самым воинственным народностям. Они не являются стрелками или сражающимися издалека. Они носят копье и сариссы, меч, свисающий с плеча, ма ленький кинжал, привязанный к левой руке, защищаются большими и малыми щитами. Их нельзя назвать ни легко вооруженными, ни оплитами и тяжеловооруженными вой сками. В случае необходимости они издали мечут копья и сражаются врукопашную. Они хороши в столкновении с неприятельской фалангой и сильным натиском могут про рывать густые неприятельские ряды, опытны в перестройке боевого порядка и в приспособлении к любой случайности. Они легко взбираются на высокие холмы, занимают возвы шенности и с величайшей быстротой, если это нужно, убе гают назад и, снова повернувшись, с ожесточением теснят и преследуют врагов. Искушенные и весьма опытные во всех видах боевых действий, они наносят врагам весьма тяжелые удары. Уже давно приученные к войне, они издавна сража ются под знаменем персов, но не по принуждению, как под данные. Ибо они свободными живут по своим законам и не привыкли подчиняться насилию и чьему-либо произволу.[59]

18. Итак, этот отряд дилимнитов с наступлением ночи двинулся против савиров, предпочитая напасть на них, еще спящих, и таким образом легче истребить их всех. И я по лагаю, они не ошиблись бы в своей надежде, если бы судьба их не обманула. Когда они шли в этот поход, им случайно в темноте и безлюдии попался один колх. Они за него жадно ухватились и принудили его стать проводником к савирам. Это поручение он весьма охотно исполнил и шел впереди их. Когда же он достиг густого леса, он постепенно собрал ся с духом и от них отделился. Ему удалось избежать пре следования. Предупредив врагов, он быстро добрался до савиров и нашел их всех лежащими на земле и крепко спя щими. «О, несчастные, закричал он громко и пронзитель но, вы сейчас погибнете». Когда они с трудом пробуди лись, он объявил им, что враг сейчас нагрянет. Они с шу мом вскочили, вооружившись, вышли за укрепления из кольев и, разделившись на две части, устроили засаду, ос тавив без охраны вход в ограду лагеря, а равным образом и хижины, построенные из кольев и шкур. А дилимниты, сде лав огромный крюк по незнакомству с местностью, все же до рассвета добрались до лагеря гуннов. Уверенные на свое горе [что их не ждут], они вторгаются в лагерь, собираются внутри и, выступая молчаливо, без всякого шума, чтобы не догадались гунны и не поднялись, начинают метать копья в их убежища и хижины, рассчитывая перебить спящих и уже считая дело поконченным. Между тем, савиры, выскочив с двух сторон из засады, внезапно набрасываются на них. Они же, пораженные этим внезапным неожиданным ударом, ко гда надежды их сменились отчаянием, приведенные в беспо рядок, не знали, что им предпринять. Ибо им, сбившимся на небольшом пространстве, было нелегко спасаться бегством. Не могли они точно распознать, кто их враги, так как при шлось бороться и с ночью и со страхом. Поэтому тотчас же они были истреблены савирами, не оказав даже попытки к сопротивлению. Восемьсот человек погибло в лагере. Ос тальные, с трудом выбравшись из него, блуждали беспоря дочно, не зная, куда идти. Им казалось, что они убежали далеко: на самом же деле, сделав круг, они возвращались обратно и попадали в руки врагов. Так прошла вся ночь. Утром, когда рассвело, оставшиеся в живых дилимниты, узнав дорогу, бросились прямо в персидский, лагерь, причем савиры и теперь не переставали их преследовать и наседать на них сзади.

Между тем военачальник Бабас, который уже давно ко мандовал римскими войсками, находящимися в Колхиде, в это время ночевал в Археополе и, когда началась суматоха и вокруг раздался крик, не зная, что делается, но сохраняя хладнокровие, молча скрывался внутри. Когда же солнце осветило вершины гор, он быстро разобрался в про исходящем, а именно, что савиры гонят дилимнитов. Тогда и он, выскочив из укрепления с отрядом, который оказался у него под рукой, учинил им немалое побоище, так что едва тысяча добралась до Нахогарана.[60]