Фашизм и христианство несовместимы. На протяжении семнадцати столетий Гру­зинская Православная Церковь была ду­ховным стержнем грузинского народа, его объединяющим началом. Теперь некоторые люди хотят обвинить Церковь в какой-то бредовой «фашизации» страны, в нрав­ственной самоликвидации, то есть в отказе от христианских идеалов. Это не только оскорбление Церкви, это оскорбление са­мой истории грузинского народа. Но в Гру­зии, к счастью, большинство интеллигенции оказалось выше такой клеветы.

С другой стороны, некоторые говорят, что современная Православная Церковь - это перенесение в жизнь коммунистичес­ких принципов,- это жесткая доктрина, которая не даёт-де развиваться человеческой личности и закрепощает разум.

Налицо полнейшее непонимание прин­ципов религии, непонимание того, что ре­лигию невозможно сопоставить с фило­софской или политической системой. Коммунизм-то соткан из противоречий: он обещает свободу, но, вместо этого, осу­ществляет неслыханное в истории человечества насилие. Он декларирует право личности и полностью подавляет лич­ность идеей государства, образно говоря, личность оказывается под мельничным жерновом. Он утверждает право мыслить и выражать свои убеждения, но заставляет принять как истину одну из идеологий - марксизм, хотя сама марксистско-гегельянская* диалектика полагает современный марксизм тезисом, который порождает антитезис и образует новую, более широ­кую, теорию в синтезе, то есть коммунизм утверждает то, что основано на самоотри­цании.

* Гегель Георг Вильгельм Фридрих (1770-1831) - немецкий философ.

А религия учит об Откровении, которое не является произведением человеческой культуры и, как совершённое, не может быть изменено. В противоположность ком­мунистической идеологии религия призыва­ет к добровольному «рабству» как системе нравственной дисциплины. Это не насилие над рабом, а скорее - момент отношений малого ребёнка и его родителей. Но, призы­вая к такому добровольному рабству, хрис­тианство на самом деле даёт свободу в вос­становлении самой человеческой личности по образу Христа. Догмат - это не узость мышления, а критерий истины, данный выс­шим разумом - Богом. Более того, вера в догматы раскрепощает человеческий ум, она становится правильным ракурсом его интеллектуального зрения; ум освобожда­ется от тирании греха и страстей, которые обычно управляют разумом, как руль кораб­лем. Не верить в догматы - это значит: из состояния верующего перейти в состояние ищущего, то есть из христианина сделаться богостроителем и богоискателем.

Что касается нравственной дисциплины христианства, которая кажется либералам жёсткой, то это - борьба не с человеком, а с грехом и аномалиями, являющимися ино­родным телом в человеческой душе. Лечение, предписанное больному, нельзя на­звать насилием врача над больным. Напро­тив, лечение невозможно, если больной не будет пунктуально выполнять предписа­ния врача. Поэтому запугивание фашиз­мом и коммунизмом одинаково лживо и бессовестно. В отношении к Православию это не более как психологический приём, рассчитанный на невежество людей и выз­ванный собственным невежеством.

Мы сталкиваемся со странным, но харак­терным фактом, который невозможно, да и вряд ли нужно скрывать. Подавляющее большинство интеллигенции относилось и относится к Православию с неприязнью, со скрытой или явной враждебностью, а большинство верующей и считающей себя христианской интеллигенции мало чего доброго сказало о Церкви. Интеллигенты восхищались Библией и говорили, что хрис­тианская мораль самая высокая в мире и что они считают себя внутренними хрис­тианами, только, обычно добавляли они,- «свободомыслящими» христианами. Но когда дело доходило до Церкви, особенно до обязанностей христианина включиться в церковную жизнь, настроение сразу же ме­нялось. О Христе обычно говорили с уважением, а о Церкви - с презрением, пере­ходящим в ненависть, как будто христиан­ство и Церковь - два взаимоисключающих понятия. В чём здесь разгадка? Нам кажет­ся, что некоторые интеллигенты читают Евангелие как красивую поэму, которая, в сущности, ни к чему их не обязывает. Ко­нечно же, эти люди переживают некие эмо­циональные взлёты; им кажется, что чтение Евангелия или знакомство с историей хрис­тианства само по себе делает их более чис­тыми и благородными. Но эмоции проходят, а человек остаётся таким же, каким и был. Можно мечтать, читая романы, можно меч­тать с Евангелием в руках и говорить: «Как хорошо, как красиво, как это возвышен­но!»,- а потом спокойно продолжать жить обыденной жизнью.

Но Церковь - это Евангелие в действии, Церковь - это, прежде всего, требование к человеку изменить свою жизнь, войти в новое духовное поле. И религия становит­ся в первую очередь делом воли. Церковь требует от человека борьбы со страстями, особенно с духом гордыни. Способна ли интеллигенция в своём большинстве на этот подвиг? Возьмём творческую интеллиген­цию: писателей, поэтов, художников, ком­позиторов, музыкантов, артистов. В какой атмосфере живут они? Какими чувствами пропитана, словно губка, их душа?

Искусство - это культ душевных эмо­ций, которые передаются через словесные, музыкальные и зрительные образы, а на сцене сам артист превращается в образ сво­его героя. Аудитория требует от творчес­кой интеллигенции остроты переживаний, новизны чувств и накала страстей. Страс­ти - это палитра красок, которыми пишут­ся всё новые и новые картины. Но Церковь учит, что человек должен бороться со стра­стями, как внутренней преградой между Душой и Богом. Люди искусства видят в стра­стях полноту жизни; искоренять их из Души для них означает смерть творчества. Люди искусства считают, что они могут вызывать страсти, как заклинатель - демонов, и затем отсылать их назад, как в аде, глубины собственной души. Жизнь духа им неизвестна и непонятна. Убить страсти - это убить своё творчество, которое люди искус­ства любят как собственного ребёнка. Бо­роться с гордостью - это бороться с главным стимулом их жизни. Играть в христианство эти люди готовы (хоть в Христа будут иг­рать), а жить по-христиански (имеем в виду внутреннюю жизнь как очищение сердца) - нет. Они даже не понимают толком, что это такое. Когда люди искусства приходят в Цер­ковь, то видят не Церковь, а только её внеш­нюю атрибутику, видят то, что мы назвали бы церковным искусством. Их внутренняя враждебность к Церкви может до некоторой степени сдерживаться внешними обстоя­тельствами, но когда есть возможность про­явить эту враждебность, то они и не думают её скрывать. Это - насмешки, ирония, жела­ние унизить, очернить и уничтожить Цер­ковь, как своего противника. Если мы, отбро­сив ложное стеснение, посмотрим на личную жизнь творческой интеллигенции, то уви­дим, что, за немногим исключением, это - эмансипация страстей, это - язычество.

Безбожие распространилось в народе через интеллигенцию - при том, что она дей­ствовала в этом направлении с особой энергией. Христианские произведения в лите­ратуре можно пересчитать по пальцам, и то большей частью это не самые лучшие об­разцы творчества писателей и, мы бы ска­зали, не лучшие литературные образцы христианства. Зато при написании антирелигиозных памфлетов дух писателей как бы загорался и пронизывал их творения диавольской силой и увлечённостью.

Светская литература делает читателя причастником чувств своих героев. Она не совместима с заповедью Евангелия: блажен­ны чистые сердцем (Мф.5,8). Литература, музыка, театр заставляют человека жить эмоциональными переживаниями, то есть воспитывают страсти. И творческая интел­лигенция старается доказать себе и народу что она чище и лучше Церкви. И её литера­тура часто представляет сатану в образе Ан­гела света. Она оправдывает самые мерзкие движения человеческого сердца. Она назы­вает разврат тем, что противоположно раз­врату,- любовью и правом любить. Для неё Церковь ассоциируется с духовной тюрь­мой. Какая радость для интеллигенции: по­издеваться над священниками и монахами!

Многие интеллигенты восхищаются Биб­лией, но мало кто прочел её до конца, зато свою библию - «Декамерон»* - почти каж­дый из них перечитал несколько раз.

* См., напр.: Боккаччо Д. Декамерон. М., 1970.

Научная интеллигенция находится в не­сколько лучшем положении, вернее - про­тиворечия загнаны более глубоко, но гордо­стью своей «технари» могут превосходить даже творческую интеллигенцию. Обычно человек смотрит на науку как на интеллек­туальную религию, а на себя как на предста­вителя элиты. Для него Церковь - это некая система, система, созданная в раннем Сред­невековье и поэтому нуждающаяся в обнов­лении и совершенствовании. Представитель научной интеллигенции находится в поиске нового, без этого не существует науки. Но привычный для него принцип эволюциониз­ма и релятивизма он, как правило, перено­сит и на религию. Внешняя сторона церков­ных обрядов, приверженность к традиции, которая основана на духовном совершенстве символического языка Церкви, и полнота её содержания - кажутся такому интеллиген­ту косными и отсталыми, он видит в них леность мысли и интеллектуальную слепоту. Если творческой интеллигенции необходи­ма борьба со страстями, что для неё непри­емлемо, то научной интеллигенции - подчи­нение своего интеллекта разуму Церкви (но учёные живут так, как будто их интеллект не имеет границ). Поэтому и те и другие не по­лучают в Церкви того, чего ищут. Первые - аудитории для своей игры в христианство, вторые - лаборатории для своих «научных» экспериментов.